Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира

Нигде ноги прогуливающихся не касались песка, потому что по песку был раскинут душистый ковер из розовых листьев.

Горничные ожидали Катарину во дворце на площади Navone, где, не будучи предупреждены, она, Порпора, Анита и тетушка Борбацца вышли из экипажа. Меньше чем через полчаса обе молодые девушки переменили свои скромные дорожные костюмы на изящные бальные платья.

Вслед затем зеркальная карета перенесла их и маэстро к воротам del Popolo. Только тетушка Барбаца осталась в городе.

Катарине и Аните казалось, что они грезят, когда катились в великолепной карете вместе с Порпорой. Он улыбался, предвидев, что князь сделает для своей протеже какой-нибудь любезный сюрприз.

Между тем достигнули до крыльца виллы, на котором князь и его друзья ожидали прибытия путешественников.

Скажем в похвалу Катарины, что первым ее словом, после первых приветствий, был вопрос об отце. И Гарбарино видно рассчитывал на это. Скрываясь не в тени, – потому что в эту волшебную ночь тени не существовало на вилле князя, – но позади одной статуи, он присутствовал дрожа от гордости и счастье, при приеме его дочери, и хотя издалека он не мог слышать вопроса: «где же наш папенька?», но он почувствовал, что они сказали именно это и бросился к ним, восклицая:

– Здесь я, здесь! мои малютки!

И так как князь находил очень естественным счастье отца при виде детей, с которыми он был разлучен три года, и не смеялся при виде толстого повара в рабочем платье, поочередно сжимающего в объятиях двух молодых девушек, покрытых шелком и кружевами, то и никто не смеялся.

Напротив каждый находил умилительной эту картину.

Нас даже уверяли, что синьора Фаустина, любовница князя, а вместе с нею несколько дам, отерли слезу. То была, между нами, комедия, которую играла комедиантка Фаустина. Хотя она давно уже царствовала над князем, и по любви и по привычке, но мужчины так капризны!

А малютка была прелестна, даже очень… Она была высока ростом, грациозна и изящна… У нее был только один маленький недостаток, заметный особенно тогда, когда она смотрела на вас прямо: Катарина была несколько косоглаза, – правда, очень немного, но все-таки косоглаза… Этого невозможно было отрицать.

– Какая жалость! прошептала Фаустина на ухо своему любовнику в то время, когда Порпора подавал руку своей ученице, чтоб ввести ее в виллу.

– О чем вы жалеете?

– Разве вы не заметили? Бедняжка Катарина! без этого она была бы совершенством… Она косоглазит.

– Вы полагаете?

– Уверена. Ясно, что это не повредит ей, если у ней есть талант, но все равно, это досадно!.. Ах! это очень досадно!..

Фаустина употребила хитрость, найдя пятно в красоте Катарины, чтобы унизить ее в глазах князя, хотя князь не имел ни малейшего желания вкушать незрелого плода, и та заботливость, которою в этот раз он окружал Катарину, была чисто отцовская.

Весьма понятно, что как только Катарина несколько отдохнула, ее попросили спеть. Она не заставила повторять просьбу. Она пела, аккомпанируемая на фортепьяно своим наставником, арию из «Софонизбы» Галуппи. Голос ее был действительно великолепен; в нем была такая сила и энергия, что каждая интонация разливалась подобно чистому и полному удару колокола, и при этом, обладая контральтовым тембром, она легко брала самые высокие сопранные ноты.

То был восторженный успех. Все женщины желали обнять певицу. Все мужчины ничего более не желали, как подражать женщинам.

Порпора сиял.

– С вашего позволения, князь, сказал он покровителю своей ученицы: – Катарина через месяц будет дебютировать в Луккском театре.

– Отчего же!.. охотно!

– Директор мой приятель; он ждет ее с живейшим нетерпением. Он ей прислал уже и ангажемент.

– Очень хорошо! сказал князь. – Я буду присутствовать на ее дебюте.

– Мы все будем! хором повторили все присутствовавшие.

– Но, заметила, Фаустина, которая, узнав, что молодая девушка была ангажирована на Луккский театр, стала находить, что она косит гораздо менее, – этой прелестной малютке нужно бы было имя… Она не может благопристойно явиться на театральных подмостках под именем Катарины Гарбарино!.. Фи!.. Это имя не годится для певицы!.. Какой дурной эффект на афише. Сеньора Катарина Гарбарино!.. Поищем для нее имя…

– Да! да! закричали сто голосов. Поищем для нее имя!..

– Но к чему искать? весело заметил один из близких друзей князя, маркиз Спазиано. – Имя, мне кажется, найдено, и держу пари, что Габриэли будет со мной согласен. Он открыл эту птичку, которую до сих пор называли «кухарочкой Габриэлли. Так пусть же птичка носит имя своего ловца; после того, что я слышал, я спокоен: то будет слава для него, как и для нее!..»

Громкие браво заглушили дальнейшую речь маркиза. Князь подошел к Катарине и поклонился ей.

– Спазиано, прав, мое дитя! сказал он. – Вы так достойно носите мою фамилию, что я был бы неправ, если бы лишил ее вас. Сохраните же ее… И желаю вам доброго успеха, милая Гибриэлли.

Окончив свою речь, князь любезно поцеловал руку молодой девушки.

И таким то образом Катарина Гарбарино стала Габриэлли…

В эту минуту мы вступаем в тот период жизни Габриэлли, – в период продолжавшийся тридцать три года? – который дал нам право поместить ее в среде героинь этого сочинения.

И если какая-нибудь женщина заслуживала название куртизанки, за то что имела много любовников, – то, конечно, она!

Одной летней ночью, разговаривая у окна с Джинтой, соперницей Габриэлли по сцене, некто спросил у ней, сколько было любовников у последней?

– Сочтете ли вы звезды?.. немедленно ответила Джинта.

Габриэлли была странного сорта куртизанка. Нет, когда мы говорим, – странного, мы ошибаемся. Были, есть и будут всегда подобные женщины.

Потому, что они составили себе ремесло из подобного занятия и нельзя быть уверенным, что это ремесло им не приятно.

Выражаясь, по возможности ясно о Габриэлли , так как предмет несколько скабрезен, мы скажем, что она никогда не любила, не потому чтобы у ней не было души, а потому, что ей не доставало чувства.

Она была создана из мрамора и осталась мраморной всю жизнь. Тщетно множество Пигмалионов молили богов оживить ее боги были глухи!.. Они не посылали огня этой совершенной Галатее…

Первым ее любовником был Гаэтан Гваданьи, первый тенор луккского театра. Гваданьи был красив, молод, умен и любезен; все женщины спорили об обладании им. Габриэлли лестно было видеть его у своих ног. И самолюбие и любопытство советовали ей она сдалась…

Но едва стала она ему принадлежать, как почувствовала со-жаление. В этом то заключалось то счастье, которое так восхвалял ей Гваданьи, обещая ей, что она будет вкушать сладости… Гваданьи солгал ей! Увлекая ее, он советовался только с своим эгоизмом!..

Глухое отвращение заступило у Габриэлли место симпатия, которую вначале внушал ей Гваданьи. Между тем, он обожал ее и окружал нежным вниманием. Напрасный труд!.. Чем более он оказывал ей нежности и привязанности, тем грубее она обращалась с ним.