Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Шрифт:
И вот, подобно принцам и принцессам доброго старого времени Лола Монтец, столь одаренная всеми совершенствами, вследствие какой-то противоречивой силы, была лишена главного элемента, чтобы быть счастливой. Казалось, при ее рождении, какой-то злой гений сказал ей: «Иди! Ты будешь жить любовью и для любви, но жрица без веры, и поэтому презираемая сыном Венеры, во всю свою жизнь ты не будешь любить и не будешь любима ни кем. Как вечного жида наслаждения я приговариваю тебя странствовать из страны в страну, от человека к человеку. И когда ты умрешь, ни один из тех, которые дарили тебе самые жаркие ласки, не прольет о тебе ни одной слезы. Ни один вздох сожаления не ответить подобно эху, на твой последний, вздох.»
Вечный жид наслаждения.
Но что касается этого единственного вздоха сожаления, этой единственной слезы, которой ее лишили – пророк несчастья ошибся. Более чем вероятно – некто сожалел и плакал о Лоле…
Испанка Лола Монтец, – испанка по имени, по языку, по поведению, по цвету кожи по глазам, по волосам, – испанка по всему, вовсе не была испанка, а швейцарка, ибо родилась 22 апреля 1819 года не в Севилье, как утверждают некоторые биографы, а в Монтрозе, в Швейцарии.
Правда, в жилах у нее текла иберийская кровь по матери, Розиты Монтец, из Гаванны. Но отец ее, лейтенант Жильберт был ирландец. По причинам, которые нам неизвестны, лейтенант Жильберт, связанный с Розитой только узами нежного согласия, – нашел удобным в одно прекрасное утро быстро разорвать эти узы, и покинутая мать и ребенок переселились из Швейцарии в Англию. Они поселились в Бате в графстве Соммерсет.
Розита Монтец нашла в этом городе мужа, настоящего мужа, несколько зрелого – пятидесяти пяти лет, – когда ей едва было тридцать…. И при том, не очень заботясь о прошедшем своей жены, супруг предлагал такую улыбающуюся для нее будущность! Не будучи богатым, бумажный фабрикант, Обадия Крежи, жил в полном довольстве. И Розита Монтец поспешила переименоваться в миссис Крежи.
И с согласие своего мужа, ее первой заботой было поместить их дочь, маленькую Лолу в превосходный пансион, находившийся на королевской площади и управляемый достойной уважения леди Олдридж, – ее научили там всему, чему она хотела научиться. А Лола хотела знать все. Она училась говорить по-английски, по-французски, по-итальянски, по-испански, по-немецки, танцам, музыке, рисованию… Она даже выучилась – о чудо! – тому, что ей там и не преодавали: любви. Но у ней было столько талантов!..
Рядом с пансионом миссис Олдридж процветало заведение для молодых людей, под управлением Конбурна. Только стена отделяла сады этих двух заведений. Волки около овец! Положим, что у волков были только молочные зубы, но все таки это было неблагоразумно.
В ту же самую церковь, в которой каждое воскресенье миссис Ольдридж водила своих питомцев, Конбурн также постоянно водил питомцев своих. И из этого еженедельного сближения доселе не вытекало ничего, чем бы могла оскорбиться нравственность. Напротив, по выходе из церкви мальчики дерзко смеялись над девчонками, которые платили им тем же.
В среде учеников мистера Конбурна находился некто Вилльям Бакер, блондин пятнадцати лет, который вместо того, чтобы насмехаться над девочками, придумал бросать на них томные взгляды; предполагая инстинктивно, что какая-нибудь из них, тоже по инстинкту, ответит на них.
Наш юный ловчак рассчитал верно; одна из учениц миссис Ольдридж приняла на свой счет эти взгляды.
То была Лола Монтец.
Ей в ту пору было тринадцать лет.
В одно воскресенье Вилльям осмелился передать записку Лоле.
Эту записку, впервые говорившую ей о любви, Лола слово в слово помнила еще через двадцать лет. Вот она:
«О, мисс, как вы прекрасны и как будет гордиться тот, кому будет принадлежать ваше сердце и рука!.. С тех пор, как я вас увидел я только и думаю, что о вас! У меня одно только желание: сказать вам, что я чувствую. И если вы хотите, это очень легко. В нашем заведении обедают в одно время с вашим; во время обеда, в назначенный день,
мы оба уйдем из за стола и достигнем глубины сада, где я сумею перелезть через стену, чтоб увидать вас. Угодно ли вам? Отвечайте мне в будущее воскресенье одним словом или даже знаком, если вы боитесь писать. О, мисс, как вы прекрасны, и как я люблю вас!..На всю жизнь и до смерти ваш»
«P.S. Не забудьте, если будете писать, сказать ваше имя. Не знать кого любишь, очень неприятно.»
Лола не только приняла это предложение, но и выразила это даже письмом.
«Я верю вам, – отвечала она. – Завтра, во время обеда, я буду в саду у большой стены. Остерегайтесь сделать себе что либо неприятное, когда будете влезать.»
Меня зовут Лола Монтец.
Ясно, что свидания нашей юной четы были очень невинны. С помощью каштана, осенявшего площадку пансиона, Вильям вскакивал на стену и оттуда к своей возлюбленной, в сад миссис Олдридж. С тою же легкостью он возвращался назад, причем ему был помощником платан. Таким образом, они оставались от двадцати до двадцати пяти минут вместе, повторяя, друг другу, что они вечно будут любить друг друга.
Лола обожала своего дорогого Вильяма и Вильям, также обожал Лолу, но чтоб обмениваться раза три в неделю своими любовными уверениями, они были вынуждены каждый раз отказываться от обеда.
То была немалая жертва для тринадцати– и пятнадцатилетних желудков. Лола первая придумала удовлетворять и любовь и требование аппетита. На пятое свидание она явилась с огромным куском хлеба, который как преданная любовница разделила со своим возлюбленным.
Полный благодарности, на следующее свидание, любовник явился сгибаясь под тяжестью варенья и пирожных, приобретенных на свои деньги.
К несчастью и у Конбурна и у миссис Ольдридж начали удивляться этому повторяющемуся отсутствию Вильяма Бакера и Лолы Монтец, вследствие хронического нерасположения во время обеда. За ними стали наблюдать, и наши влюбленные были схвачены – proh pudor! – сидящими на траве и готовыми уничтожить… лепешку! Какой скандал! В тот же вечер Лола была возвращена своим родителям; мистер Вильям отправлен в родное семейство…
Что сказало семейство блондина узнав, что из среды его вышел недостойный обольститель, – мы не знаем. Но что касается миссис Крежи, то если для формы она довольно строго отнеслась к своей слишком поспешной девочке, то втихомолку она не могла не посмеяться над тем, что стыдливая миссис Олдридж, подымая к небу свои длинные руки, называла ее «преступлением».
– Это все равно, заключила Розита, советуясь с мужем, – я думаю, что чем раньше мы отдадим ее замуж, тем лучше,
– Я согласен с вашим убеждением, моя милая, ответил Обадия Крежи, как только будет возможно, малютку следует выдать замуж, иначе она пожалуй доставит нам много неприятностей. Что вы думаете как о зяте о сэре Александре Люнлее, нашем соседе.
– Гм! он очень стар! Ему по крайней мере шестьдесят лет…
– Так, да зато у него, по крайней мере, четыре тысячи фунтов стерлингов дохода…
Розита иронически улыбнулась. Быть может она по опыту знала, что это не заменяет в старике-муже известных качеств.
Как бы то ни было, но она не противоречила своему мужу относительно предположенного им союза, и когда через два года Лола достигла пятнадцатилетнего возраста, сэр Александр Люнлей, согласившись с видами мистера и миссис Крежи, имел глупость думать, что пятнадцатое лето может быть в согласии с шестьюдесятью восьмой зимой, – и вот, однажды Лоле объявили, чтобы через месяц она готовилась сделаться миссис Люнлей… Лола задрожала, побледнела, но не возразила ничего. И так как она молчала, мать и отчим думали, что она согласна. Но часто страшная буря таится под невозмущаемой тишиной…