Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира

Прежде всего этот дом представился ему не тем, чем он его воображал. По его мнению дом Империи должен был всю ночь, с верху до низу, сиять огнями, в нем должны были раздаваться звуки музыки и пения. Но, как и жилище любого честного гражданина, дом куртизанки в этот поздний час покоился в глубоком сне. Только в одном окне светился огонек.

«Это окно ее спальни! подумал клерк. – Она в постели. Тем лучше, – взойдем!»

Однако он не мог войти прямо. Перед дверью отеля ходил сторож с алебардой на плече.

– Куда вы идете? – сердито спросил солдат, направляя свое оружие против юноши.

– К Империи.

– Она сегодня не принимает.

– Но я имею дело не до нее. Взгляните на меня: разве я могу быть принят Империей? Я хочу, друг, говорить с одной из ее служанок, моей двоюродной сестрой.

– А как зовут вашу сестру?

– Катариной.

Филипп ответил не колеблясь, и его добрая звезда подсказала ему имя, которым действительно называлась одна из служанок куртизанки.

– Войдите! – сказал солдат, убирая свою алебарду. Клерк бросился вперед.

В конце, коридора была лестница, которая вела на первый этаж, в приемные комнаты, и во второй, в особенные комнаты Империи. Когда он отыскал эту лестницу, когда он ступил на первую ступеньку, клерк необычайно обрадовался. Свет, который он заметил с улицы, горел во втором этаже. Ему следовало взойти туда. «Смелость, смелость и смелость!» Эти слова – ключ к дверям любви.

Ванна, которую принимала Империя, распространяла свой аромат по всем комнатам отеля.

– Гм! – воскликнул Филипп, впивая этот восхитительный запах. – Она ложится спать, как Венера, на розах и жасминах.

Он прошел ступеней двадцать и достиг первой площадки. Вдруг шум поспешных шагов раздался над его головой. Это шли три служанки из комнаты, в которой Империя принимала ванну, в библиотеку. Изабелла несла светильник. Клерк, прислонившись к балюстраде, видел как три женщины прошли подобно урагану, и поймал на лету следующие фразы:

– Сегодня она довольно жестка!

– Как терновник.

– Бойся уколов.

«О ком они говорят?» – подумал Филипп. Мог ли он предположить, что они сравнивают Венеру с терновником?

Служанки снова вернулись, каждая с книгой. Но последняя из них, Изабелла, спеша за своими товарками, позабыла запереть не только дверь передней, но даже и дверь самой залы. Луч света, выходивший из этой последней, падал на лестницу. Руководимый каким-то предчувствием, Филипп пошел на этот свет. Через две секунды он был в передней, где, опершись на дверной косяк, он глядел в ванную. Это было в ту самую минуту, когда Империя, послав за «Большеногой Бертой», вскричала, что она хочет спать и встала из ванны, чтобы отнести ее в постель.

Легче понять, чем описать то, что почувствовал клерк при виде этого тела, одаренного всеми совершенствами. Представьте себе искателя золота, только что приехавшего в Калифорнию, который с первого раза нашел целый кусок драгоценного металла… Неправда ли, он обезумеет от радости? И в этом безумстве, не заботясь о завистниках, он забудет о благоразумии. Тоже случилось и с Филиппом Мала при виде Империи, совершенно нагой. Он испустил крик величайшего восторга. При этом крике, испуганные служанки вместо того, чтобы поспешно затворить двери, совсем растворили их.

– Мужчина! – невольно воскликнули они.

– Мужчина! – вскричала Империя, снова погружаясь в воду.

Клерк оставался неподвижным и только проговорил:

– Какая жалость!

Империя была по природе капризна, т. е. также способна сделать доброе дело, как и злое, готова сказать «да» также как и «нет», любить и ненавидеть, броситься на шею, чтобы поцеловать или задушить. В первые две минуты, прошедшие за той секундой, когда она заметила Филиппа, вид клерка не произвел на нее ни малейшего впечатления. Не то чтобы она повиновалась чувству оскорбленной стыдливости, —стыдливость и Империя давно уже жили как кошка с собакой, – но она считала в высшей степени неприличным и, следовательно, достойным самого строгого наказания поступок мальчика, который, проникнув к ней, даром наслаждался зрелищем, которое немногим доставалось видеть за самую дорогую цену.

Однако она не рассердилась. Львица не злится на червя.

– Кто ты? Как тебя зовут? – шипящим голосом сказала она.

– Меня зовут Филипп Мала. Я секретарь монсеньора архиепископа Бордосского.

– А! И это монсеньор архиепископ посылает тебя к дамам по ночам, заставать их в ванне?..

– О, нет! Я пришел сам. Я любил вас, еще не зная, и хотел видеть. Теперь я вас видел лучше… о! гораздо лучше, чем я смел надеяться, и еще сильнее люблю вас.

– Право?.. Так ты не жалеешь о том, что ты сделал?..

– Жалеть!.. О, я жалею только о том, что не пришел раньше! Вы так прекрасны, и я так счастлив близ вас!

По мере того, как Филипп говорил, лицо Империи из сурового и строгого становилось все более и более нежным; на ее губах прежде сжатых, в ее глазах, прежде смотревших с угрозой, теперь сияла улыбка.

– Ах! – сказала она таким голосом, который согласовывался с выражением ее физиономии, рассматривая черту за чертой прелестную голову клерка. – А… так вы, господин Филипп Мала, близ меня счастливы!

– Как в раю.

– А вы уже бывали в нем?

– Да, в грезах, мечтая о вас!

– Ну, а если бы я рассердилась? Если для того, чтобы наказать вас за то, что вы выбрали такую странную минуту, чтоб представится мне я приказала бы моим стражам взять вас!.. Я имею право. Входить к дамам ночью, подобно вору, запрещено законом. Тогда вы не столько бы любили меня, не правда ли?

– Когда бы я умер, конечно, я перестал бы вас любить. Но пока бьется мое сердце, оно будет биться только для вас.

– У вас есть на все ответ. Хоть вы еще очень молоды, вы должно быть много учились, что так хорошо говорите.

– Много учился? О, нет! Только сегодня вечером я в первый раз прочел самую лучшую книгу, которая может существовать на земле.

– Какую книгу?

– Ваши глаза.

– А что вы читаете в них? Что вы дерзкий и нескромный ребенок, которого, если я не хочу велеть взять, так все-таки прогоню!..

Ребенок сделал отрицательный знак.

– О, нет! – возразил он. – Я не читал этого.