Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира

– Это вы несколько волнуетесь.

– Я волнуюсь, дурочка!.. Если бы ты была на моем месте, ты, быть может, не волновалась бы. Позови Франсуазу и Катарину.

– Слушаю.

– И скажи им, чтоб зажгли огонь в моей молельной!.. Я больна… О да!.. я больна от ярости… Мне не следует ходить и беспокоиться… Принц поднимется сам… Дай мой чепчик, Филипп, – благодарю. Поцелуй меня… Я тебя люблю!.. Хочешь послушать, как я выпровожу господина кардинала? Нет? Ты предпочитаешь остаться здесь?

– Я пойду за вами в самый ад.

– В добрый час! Ты не труслив. Поцелуй меня. Ну, ты придешь. Скрывшись за моим креслом, ты будешь присутствовать при моем разговоре с принцем. А! Потому что он принц, так он и думает, что имеет право меня беспокоить?

– Молельная ваша, сударыня, освещена.

– Хорошо. Пойдем, Филипп. Ты знаешь кардинала?

– Да. Я часто видал его у архиепископа, моего господина.

– В таком случае и не вздумай показываться. Он зол. Он велит тебя убить, как собаку, если начнёт подозревать тебя… Я полагаю, что тебе лучше остаться здесь.

– А я хочу лучше идти с вами. Ведь он меня не увидит. И при том я хочу знать, что он вам скажет.

– О любопытный!.. Ревнивец! Ты сомневаешься, как бы я не пленилась прелестными глазами принца… Этой бочкой, ха, ха, ха!..

Принц, на самом деле, блистал не деликатностью черт и изяществом черт. Но зато ум кардинала был, столь же тонок, как толсто было его тело. Итальянец по рождению, он под тяжкой наружностью немца соединял хитрость лисицы с яростью кабана.

Он взошел тяжелым шагом в молельную, где находилась Империя, гордая и надменная, сидя на великолепном кресле черного дерева, под который спрятался клерк; он взошел с недовольным видом, потому что ему было затруднительно взойти на верх.

– Прекрасная из прекрасных, – проговорил он, вы теперь третируете и кардиналов как маленьких аббатиков?

– Монсеньор, – отвечала Империя тем же тоном, – вы уже начинаете убивать моих стражников, охраняющих меня, исполняющих свою обязанность, сопротивляющихся по моему приказанию не впускать ко мне посторонних когда я сплю.

– О! когда вы спите, моя миленькая! С каких пор вы стали ложиться в двенадцать часов как какая-нибудь прачка?..

– С каких пор мне не дозволено спать хоть бы в полдень, если мне это захочется, как девчонке?

– Ба! ба! моя дорогая, не горячитесь! Я был неправ. Но представьте себе, я должен завтра утром отправиться в замок Готенвиль, владетель которого, один из моих друзей, очень болен. И вот, чтобы быть совершенно готовым к рассвету я вознамерился, явиться к вам, чтобы поужинать.

– Дурная идея! У меня нечего есть.

– Я пошлю за провизией в город.

– Благодарю. Я не голодна.

– Ну, так мы выпьем.

– Я пью только лекарство. Я больна.

– О! больна с такими глазами, которые блестят как карбункулы! Империя, у меня в кошельке двести золотых экю. Вот они. Слышишь, как они звенят! Гостеприимство только до утра для хозяина и птички.

– Очень благодарна! Если бы у вас было даже сто тысяч, я не хочу их. Музыка золота на нынешнюю ночь мне не нравится. У меня на эту ночь есть нечто лучшее.

– Ба! что же такое?

– Сон… самый прелестный сон, какой я только когда-либо видала, и который вы имели грубость прервать.

– Ты полагаешь, что снова увидишь его, когда я уйду?

– Да. Я уверена… Он меня ждет!..

И говоря таким образом, Империя, опустила свою руку на плечо Филиппа. У влюбленных же нет благоразумия. Он посчитал своим долгом поцеловать эти розовые пальчики, которые ему протянули.

У принца был тонкий слух.

– Ба! ба! – вскричал он, приближаясь на два шага. – Под вами никак ваша левретка?

– Да, – сказала куртизанка.

– Как вы ее зовете теперь? Ромоно? Эй! мой друг, к чему ты прячешься? Поди сюда… Я также люблю скотов…

Проговорив эти слова, принц с силой ударил ногой под кресло.

Филипп и Империя в одно время вскрикнули: она от гнева, он от боли. Нога прелата попала ему в спину.

– О! о! – насмешливо заметил принц. – Собачка-то говорит!..

Филипп де Мала не мог больше сдерживаться, Пускай бы убили его перед его любовницей, но чтобы насмехались!.. Он вышел из своего убежища.

– А! – воскликнул кардинал, выражая удивление. – Так ваш Ромоно – молодой мальчик. – И пристально взглянув на клерка, добавил: – Да я его знаю! Это писец архиепископа Бордосского.

Филипп поклонился. Империя, бледная как саван вперила в принца гневный взгляд, который не произвел на него никакого впечатления.

– Хорошо! хорошо! теперь я понял. Ваш сон, и впрямь прелестный сон, прерванный мною. Действительно, этот малютка мил… Отличное зеркало для похабниц… я не о вас говорю, моя дорогая Империя, ясно же, вы приняли этого ребенка ради минутного рассеяния что же!.. для клерка неприлично отлучаться ночью от своего господина… хоть бы для того, чтобы поволочиться за дамой. Это совершенно противно канонам. Но я прощаю. Индульгенция достояние сильных. Как тебя зовут, друг?

– Филипп де Мала, монсеньор.

– Так слушай же, Филипп Мала, потому что я повторять не стану: у меня двенадцать воинов у дверей этого дома и двести золотых экю в этом кармане, – те самые, которые, как ты знаешь, Империя не хотела от меня взять. Выбирай: или по удару кинжалом от каждого моего воина, или это золото.

– О, монсеньор! я не колеблясь, беру золото…

– И ты уйдешь отсюда и не возвратишься…

– Прощайте и благодарю вас, монсиньор.

Клерк, сжав кошелек в своих руках убежал, не сказав ни слова, не взглянув даже на свою возлюбленную.

Из бледной Империя стала желтой.

Принц злоехидно улыбнулся.

– Этот мальчуган, очень благоразумен, очень!.. Он тотчас же понял, что там, где кардинал не мог утолить своей жажды, клерку нечего и думать об этом. Итак, Империя…

– Итак, монсеньор, – сквозь зубы сказала Империя, – вы удалитесь, или так же верно, что Бог есть, хоть вы и кардинал – если вы еще одну минуту останетесь здесь я впущу вам в живот вот это.

И куртизанка показала кардиналу стилет.

Кардинал смотрел, то на кинжал, то на женщину.