Жопа-гоблины из Освенцима

А ещё Адольф ходит задом наперед.

И одевается задом наперед.

И на картине он тоже изображён задом наперед.

Носов у гоблинов нет, поэтому они могут спокойно пердеть, даже замечая этого. Их глаза свисают с ягодиц на длинных чешуйчатых стеблях. На картине шершавая кожа Адольфа окружена облачком жёлтого пота. Другие Жопа-гоблины считают Адольфа самым чистым и совершенным существом на планете, по крайне мере они так считали пока он не пропал.

Наша троица машинально садится за ближайший свободный стол. Усевшись, мы принимаемся рыться в сушёной коже, вываленной перед нами. Я тянусь за лицом, но сидящая рядом со мной девочка ударяет меня по руке. Я отталкиваю её и рывком отделяю лицо от остальной бескостной шелухи, прежде чем девочка успевает среагировать. Я подношу лицо к своему лицу и смотрю сквозь вырезы глаз и впиваюсь зубами в хрустящие губы. Скопившаяся в них соль обжигает язык. Засохшая слюна оживает у меня во рту. Слюна — это очень вкусно, но у меня нет времени чтобы подбирать каждую каплю я умираю от голода. А ведь нас больше не будут кормить до самого вечера. К тому же эта девочка может попробовать отнять у меня лицо не смотря на риск привлечь внимание надзирателей. Лицо — это самая вкусная часть тела ребенка.

Я кладу в рот детский нос стараюсь проглотить хрящ не разжёвывая, но все ровно чувствую вкус горьких сладких соплей мертвого ребенка.

Я чувствую, как номер 1000 отделяется от моих ребер. Я незаметно поворачиваю голову влево и вижу, что он наконец отмерз и освободился от нас с Отто. Нам повезло что прямо перед нами в подвале столовой стоят бочки с Сидором. Благодаря им здесь намного теплее, чем с наружи.

Я доедаю лицо оставив лишь полоску вокруг глаз. Каждый раз, когда мне удаётся добыть лицо я оставляю эту часть напоследок. Это дает мне уверенность в том, что я не взгляну ни на кого ненароком во время еды. Если жопа-гоблинам покажется что ты смотришь на другого ребенка сиди он хоть за 30 столиков от тебя, вас могут обвинить в сговоре.

Музыканты лупят по инструментам перекрикивая нестройную мелодию. Они скандируют слоган неоновыми буквами, выведенными над входом в Освенцим:

– Игрушки приносят свободу, игрушки приносят свободу, игрушки приносят свободу.
– Это означает что завтрак окончен. Пора приниматься за работу. Пора делать игрушки.

Глава 3

На выходе из столовой я наклоняюсь к правому уху Отто и спрашиваю:

– Что ты ел?
– На землю падают черные снежинки, в форме свастики.

Отто почти никогда не говорил ни слова до завтрака и после работы. Так что времени между ними единственная возможность для меня поговорить с братом. Он все время молчит и худеет с каждым днём.

Жопа-гоблины запрещают рабочим разговаривать.

Он становится всё худее и худее мертвый ребенок ростом в полтора метра.

– Что ты ел Отто?

Он молчит пытается отойти в сторону, но мы с ним сросшиеся он не может уйти.

– Ну же скажи, что ты ел? А я расскажу тебе что ел я.

– Номер 999 я буду вынужден сообщить о попытке диссидентства.

– Не о чём ты не сообщишь, ты не, будешь доносить на собственного брата. Не забывай куда я туда и ты.

Мы стоим в очереди на распределение работ и ждём. Очередь двигается быстро. Каждый ребенок берёт карточку и отправляется в тот отдел игрушечного сектора, который на ней указан. Если его конечно не направят в хирургическое отделение. Жопа-гоблин, который раздаёт эти карточки постоянно нас посылает с Отто в разные отделы. Хотя мы физически не можем быть в двух местах одновременно. Даже Адольф этим грешил, может быть это происходит по недосмотру, или же мы сами того не зная являемся участниками какого-то дьявольского эксперимента. Каждое наше действие наблюдается и фиксируется, а в один прекрасный день за нами явятся адские хирурги с бензопилами. Большинство сиамских близнецов и одной ночи не успевают провести в бараках, их сразу отправляют в разделочную.

Я подношу карточку к глазам и вглядываюсь в закорючки. Сегодня меня решили направить в хирургический корпус. Это произошло в первые. Здешние хирурги — это доктора смерти. Отто бросает беглый взгляд на свою карточку и тянет меня за собой.

– Куда мы идём?
– Спрашиваю я.

Он показывает мне свою карточку. Я пытаюсь сфокусировать на ней взгляд, но не разбираю что в ней написано.

– Я не могу прочесть что там написано.

– Велосипедная фабрика.

– А разве мы не должны идти в хирургическое отделение? Мне досталось направления в хирургию, и ты ведь знаешь, что происходит с детьми, которые уклоняются от работы.

– Меня направили на велосипедную фабрику. Я приду туда и буду выполнять свою работу, а ты можешь идти куда хочешь.

Я вздохнул. Отто в последнее время как робот. Я переживаю за него и переживаю о том, что случится если Жопа-гоблины узнают, что я не явился в хирургию. Они всегда обо всем узнают. Дети, которые пытаются играть в прятки с хирургами всегда пропадают, но я знаю это только по слухам. Мы с Отто не разу не переступали порог хирургии.

Интересно куда направили Френни, и увижу ли я её сегодня вечером. Раньше она спала на койке под нами с Отто, но её сестра близнец настояла на том, чтобы уйти спать в другое место. И вот уже третью ночь они спят совсем далеко от нас. Это не честно. Френни два прикреплена к пупку Френни. Она размером не больше куклы. Она не должна указывать Френни что ей делать.

– Мне нужно покакать.
– Говорю я, стараясь забыть о ней и переключить свои мысли на свои физиологические потребности.

– Терпи, - отвечает Отто.

У меня что такие же отекшие глаза как у него? Не знаю. Знаю только, что вшей у нас обоих хватает.

Солнце уже высоко и крысоканы повылазили из своих нор в поисках полярных змей. Вот бы можно было съесть их. Но пищу которые Жопа-гоблины дают животным столько радиации что съесть крысокана или кого-нибудь ещё означает верную смерть. Лёгкую смерть. Я это давно про себя отметил.

Чтобы попасть на велосипедную фабрику нам нужно вернуться к баракам, пройти мимо Яблока на Освенцинской площади и спустится по ступенькам на нужный этаж, между кукольной и музыкальной фабриками.

По слухам вся земля под Освенцимом изрыта туннелями и велосипедными дорожками. Жопа-гоблины катаются там в свободное время будто это их любимое развлечение. Это мне рассказала Френни. Ну откуда ей знать? К тому же она рассказала будто бы дети, которые находятся здесь долгое время - они, как бы это сказать,– Деградируют и становятся похожими на Жопа-гоблинов. Френни говорит, что давно уже бы покончила с собой если бы не истории, которые она придумывает у себя в голове. Наверное, это и есть одна из её историй. Ещё не успев спустится по ступенькам, мы чувствуем сладкую вонь пердежа. Воздухе летают яйцеобразные зловонные пузыри. Я кашляю, прикрыв рот кулаком.

На входе Отто предъявляет Жопа-гоблину сваю карточку. Жопа-гоблин жестом пропускает нас внутрь и делает глоток Сидора из кружки. Большинство близнецов даже обычных не Сиамских исчезают бесследно вскоре после прибытия в Освенцим. Френни и Френни два единственные близнецы кроме нас с Отто, которые так же долго работают в игрушечном секторе. Может быть, нам удалось выжить, потому что Жопа-гоблины вечно пьяные и допускают кучу ошибок. Хотя сами себе считают идеальными, а может быть Адольф перед исчезновением приберёг нас для какого ни будь проекта. Надеюсь, что не второе не хочу быть подопытной свинкой.

Мы находим своё место у конвейера и принимаемся за работу. На велосипедную фабрику отправляют большую часть детей. Каждый день приходится делать очень много новых велосипедов, потому что под весом гоблинских жоп они быстро разваливаются на куски. Сегодня мы с Отто надуваем детские кишки и засовываем их в шины из мозгов, на одну шину уходит много мозгов. Дети, которые работают в начале конвейера достают мозги из большого чана, и лепят из них колеса некоторые колеса получаются толстыми, а некоторые тонкими. Жопа-гоблины любят чтобы велосипеды были разные. Мне больше нравится делать колеса, а не надувать кишки, но распределять обязанности между собой запрещено. Я склоняюсь над лентой конвейера осторожно чтобы не задеть каркас из позвоночников, рули из рук и сидений из черепов и ступней, которые проезжают мимо. Достаю из бочки кишечник чувствую при этом что мой собственный кишечник вот-вот взорвётся.