Жозеф Бальзамо. Том 2

— Вы правы, Филипп, — согласилась она, — это действительно глупость. Но я никогда не была особенно мужественной, и вам это известно лучше, чем кому-либо другому. Вечно я чего-то боялась, вечно мечтала, вечно вздыхала, но я не должна была посвящать в свои воображаемые страхи нежно любимого брата, заставляя его разуверять меня и доказывать, что все мои тревоги ложны. Вы правы, Филипп, совершенно правы. У меня здесь все прекрасно. Простите меня, Филипп. Видите, глаза у меня высохли, я уже не плачу, а улыбаюсь. И я тоже говорю вам, Филипп, не «прощайте», а «до свидания».

Андреа ласково поцеловала брата, обронив последнюю слезинку, которая упала с ее ресниц и скатилась, словно жемчужина, по золотому галуну офицерского мундира.

Филипп глянул на нее с бесконечной нежностью, в которой смешалось братское и отцовское чувство, и сказал:

— Я тоже люблю вас, Андреа. Ничего не бойтесь. Я уезжаю, но каждую неделю почтальон будет вам привозить письмо от меня. Прошу вас, постарайтесь, чтобы каждую неделю я тоже получал от вас весточку.

— Непременно, Филипп, непременно, — заверила его Андреа, — это будет моя единственная утеха. Вы уже предупредили отца?

— О чем?

— О своем отъезде.

— Более того, дорогая сестра, барон самолично вручил мне нынче утром приказ министра. В отличие от вас господин де Таверне, как мне кажется, легко обойдется без меня. Похоже, он даже рад тому, что я уезжаю, и вы знаете, он прав: здесь мне не продвинуться, а там вполне может представиться случай.

— Вы говорите, отец был счастлив, что вы уезжаете? — пробормотала Андреа. — Филипп, вы не ошиблись?

— У него есть вы, сестричка, — уклончиво ответил Филип, — и это служит ему утешением.

— Вы так полагаете, Филипп? Он же совершенно не видится со мной.

— Кстати, сестра, отец поручил мне передать, что сегодня после моего отбытия он приедет в Трианон. Поверьте мне, он любит вас, но только на свой манер.

— Вы как будто в затруднении, Филипп. Вы хотите что-то еще сказать?

— Только то, дорогая Андреа, что мне пора в путь. Который теперь час?

— Без четверти час.

— Вот она, причина моего замешательства, дорогая сестричка. Я уже час как должен быть в пути. А вот и ворота, за которыми я вижу своего коня. Ну что ж…

Андреа постаралась придать лицу спокойное выражение и сжала руку брата.

— Ну что ж, — твердым голосом, чтобы не выдать своих чувств, проговорила она, — прощайте, дорогой брат.

Филипп поцеловал ее на прощание.

— До свидания, — поправил он. — Не забывайте, что вы мне обещали.

— Вы о чем?

— Хотя бы одно письмо в неделю.

— Вы еще сомневаетесь!

Эти слова дались девушке с большим трудом: у бедняжки прерывался голос.

Филипп помахал ей рукой и ушел.

Андреа проводила его взглядом, сдерживаясь, чтобы не всхлипнуть.

Филипп вскочил на лошадь, еще раз крикнул из-за ограды: «До свидания!» — и ускакал.

Андреа не сходила с места до тех пор, пока могла видеть его.

Когда же он скрылся из виду, она повернулась и помчалась, словно раненая лань, к деревьям; из последних сил, с замирающим сердцем и затуманенными глазами добежала она до скамьи и рухнула на нее.

Из глубин ее груди вырвалось судорожное, душераздирающее рыдание.

— Господи! Господи! — причитала Андреа. — За что ты оставляешь меня одну на земле?

Она закрыла лицо руками, и сквозь пальцы полились слезы, которые она уже не в силах была сдерживать.

Вдруг в грабовой аллее раздался чуть слышный шорох. Андреа показалось, будто она уловила чей-то вздох. Она испуганно повернулась — перед нею возникло опечаленное лицо.

То был Жильбер.

115. РОМАН ЖИЛЬБЕРА

Как мы только что сказали, это был Жильбер — такой же бледный, удрученный и безутешный, как Андреа.

При виде чужого человека Андреа поспешно утерла глаза: гордячка стыдилась слез. Она приняла свой обычный надменный вид; ее мраморное лицо, еще секунду назад искаженное отчаянием, вновь застыло.

Жильберу понадобилось гораздо больше времени, чтобы прийти в себя; когда м-ль де Таверне подняла взор и узнала юношу, его черты все еще были проникнуты страданием, которое она могла заметить в его глазах и во всей фигуре.

— Ах, так это господин Жильбер, — проговорила Андреа беззаботным тоном, который принимала всегда, стоило случаю, вернее тому, что казалось ей случаем, свести ее с Жильбером.

Жильбер промолчал; он был еще слишком взволнован.

Он весь дрожал, охваченный тем же горем, от которого еще недавно содрогалась Андреа.

Желая оставить за собою последнее слово, девушка продолжала:

— Но что с вами, господин Жильбер? Почему вы так жалобно на меня смотрите? Вас, должно быть, что-то опечалило — что же это, скажите?

— Вам хочется знать? — почувствовав за внешним участием насмешку, грустно спросил Жильбер.

— Хочется.

— Мне тяжело видеть, что вы страдаете, мадемуазель, — признался молодой человек.

— А кто вам сказал, сударь, что я страдаю?

— Я это вижу.

— Вы ошибаетесь, сударь, я вовсе не страдаю, — снова проведя платком по лицу, отозвалась Андреа.

Жильбер почуял приближение бури и решил отвратить ее своею покорностью.

— Простите, мадемуазель, я просто услышал, как вы жаловались, — вздохнул он.

— Ах, так вы подслушивали? Час от часу не легче!

— Это вышло случайно, мадемуазель, — едва пролепетал Жильбер, стыдясь своей лжи.

— Случайно! Я в отчаянии, господин Жильбер, что волею случая вы оказались рядом со мной. Но скажите мне вот что: чем это вас так тронули мои жалобы?

— Я не могу видеть, как женщина плачет, — ответил Жильбер тоном, который крайне не понравился Андреа.

— Да неужто господин Жильбер видит во мне женщину? — удивилась высокомерная девушка. — Я ни у кого не выпрашиваю внимания к своей особе, а уж у господина Жильбера — подавно.

— Зря вы со мной так суровы, мадемуазель, — покачав головой, вздохнул Жильбер. — Я просто увидел, как вы печалитесь, и огорчился. Я услышал, как вы сказали, что, дескать, господин Филипп уехал и теперь вы одна в целом свете. Но это не так, мадемуазель, ведь остался я, а сердца более преданного вам, нежели мое, вы нигде не сыщете. И я повторяю: нет, никогда мадемуазель де Таверне не останется одна, пока мозг мой способен мыслить, сердце — биться, а рука — двигаться.