Жозеф Бальзамо. Том 2

Девушка остановилась и взглянула на Бальзамо, но тот уже овладел собою, и она встретила лишь холодный взор и нахмуренные брови.

Несмотря на угрозу, горевшую в его глазах, Лоренца оживилась и продолжала:

— Позвольте мне — нет, не выйти на свободу, я знаю, что Божьей, а точнее, вашею волей, которая кажется мне безграничной, я осуждена всю жизнь быть пленницей, — позвольте мне видеть людские лица, слышать не один ваш голос, позвольте мне выходить, гулять, существовать, наконец.

— Я предвидел это ваше желание, Лоренца, — взяв девушку за руку, отозвался Бальзамо, — и вы знаете, что уже давно я сам желаю того же.

— Но тогда… — вскричала молодая женщина.

— Однако вы сами убедили меня, что это невозможно, — продолжал Бальзамо. — Я, как и все, кто любит, совершил безумство и посвятил вас в некоторые из своих научных и политических тайн. Вам известно, что Альтотас нашел философский камень и ищет эликсир жизни — это научные тайны. Вам известно, что я и мои друзья готовим заговор против монархий мира — это тайна политическая. За одну из них меня могут сжечь как чародея, за другую — колесовать как государственного изменника. А вы, Лоренца, мне угрожали, вы говорили, что пойдете на все, чтобы обрести свободу, а обретя ее, первым делом донесете на меня господину де Сартину. Говорили вы так или нет?

— Чего же вы хотите? Порой я прихожу в отчаяние и тогда… тогда я теряю рассудок.

— А сейчас вы спокойны? Вы достаточно благоразумны для того, чтобы продолжать наш разговор?

— Надеюсь, да.

— Если я предоставлю вам требуемую вами свободу, будете ли вы мне преданной и покорной женою с верной и нежной душой? Вы же знаете, Лоренца, это мое самое сильное желание.

Молодая женщина молчала.

— Ну хоть любить-то вы меня будете? — вздохнув, продолжал Бальзамо.

— Я не хочу давать обещаний, которых потом не сумею сдержать, — ответила наконец Лоренца. — Ни любовь, ни ненависть от нас не зависят. Я лишь надеюсь, что Господь, чтобы отблагодарить вас за добрый поступок, сделает так, что ненависть покинет мое сердце и на ее место придет любовь.

— Чтобы я мог вам довериться, такого обещания, увы, недостаточно, Лоренца. Мне нужно, чтобы вы дали священную клятву, нарушение которой было бы святотатством, клятву, которая связывала бы нас и на этом свете, и на том и нарушение которой повлекло бы вашу смерть здесь и вечное проклятье — там.

Лоренца молчала.

— Вы готовы дать такую клятву?

Лоренца закрыла лицо руками; грудь ее вздымалась под напором разноречивых чувств.

— Поклянитесь, Лоренца, но так, чтобы я сам подсказал вам слова клятвы, сам обставил ее надлежащими условиями, — и вы свободны.

— В чем же я должна поклясться, сударь?

— В том, что никогда и ни при каких обстоятельствах вы не расскажете ничего из услышанного вами о научных занятиях Альтотаса.

— В этом я готова поклясться.

— Вы должны поклясться и в том, что ни слова из того, что вы узнали о нашей политической деятельности, никогда не сорвется с ваших уст.

— Я поклянусь и в этом.

— В той форме, какую я вам укажу.

— Да. Это все?

— Нет, осталось главное. От этих клятв зависит только моя жизнь, а от той, о которой я сейчас скажу, зависит мое счастье. Поклянитесь, что никогда не расстанетесь со мною, Лоренца. Поклянитесь — и вы свободны.

Молодая женщина вздрогнула, словно кто-то прикоснулся ей к сердцу ледяным железом.

— А какова будет форма этой клятвы?

— Мы вместе отправимся в церковь и причастимся одною облаткой. На этой облатке вы поклянетесь никогда ничего не рассказывать об Альтотасе и моих товарищах. Вы поклянетесь также никогда со мною не разлучаться. Мы разломим облатку пополам, и каждый съест свою половину, обещая Господу Богу: вы — никогда меня не предать, я — всегда заботиться о вашем счастье.

— Но такая клятва кощунственна, — возразила Лоренца.

— Клятва может быть кощунственной лишь тогда, — печально проговорил Бальзамо, — когда ее дают, не собираясь сдержать.

— Я не дам такой клятвы, — настаивала Лоренца. — Иначе мне будет слишком страшно за свою душу.

— Повторяю, не клятва грозит вашей душе, а ее нарушение, — повторил Бальзамо.

— Нет, такой клятвы я не дам.

— Тогда наберитесь терпения, Лоренца, — без гнева, но скорбно вздохнул Бальзамо.

Лицо Лоренцы потемнело — так темнеет заросший цветами луг, когда между ним и небесами пробегает туча.

— Итак, вы мне отказываете? — спросила она.

— Напротив, Лоренца, вы сами отказываетесь.

По телу молодой женщины пробежало болезненное содрогание, единственный признак ярости, бушевавшей у нее в груди.

— Послушайте, Лоренца, — сказал Бальзамо, — я все-таки могу кое-что для вас сделать, причем немало.

— Говорите, — с горькой улыбкой отозвалась молодая женщина. — Посмотрим, как далеко простирается ваше хваленое благородство.

— Господь, случай или рок — это как вам будет угодно — связал нас нерасторжимыми узами; давайте же не будем пытаться разорвать их, пока мы живы, это под силу лишь смерти.

— Полно, все это я уже слышала, — нетерпеливо перебила она.

— Так вот, Лоренца, через неделю, чего бы это мне ни стоило и чем бы это мне ни грозило, у вас будет компаньонка.

— Где будет? — спросила девушка.

— Здесь.

— Здесь! — вскричала она, — здесь, за этими решетками, за этими запертыми железными дверями, у меня будет компаньонка? А почему не надсмотрщица? Не кажется ли вам, сударь, что я просила вас вовсе не об этом?

— Тем не менее это единственное, на что я могу согласиться.

Молодая женщина сделала жест, в котором уже явно сквозило раздражение.

— Друг мой, — мягко возразил Бальзамо, — подумайте хорошенько: ведь вдвоем вам будет легче сносить эту неизбежную тяжесть.

— Ошибаетесь, сударь, до сих пор я переносила только свое горе, но не горе другого человека. Мне не хватало лишь этого испытания, и я вижу, что вы собираетесь подвергнуть меня и ему. Да, вы поместите рядом со мною жертву, такую же, как я, и я стану наблюдать, как вместе со мною она чахнет, бледнеет и угасает от горя; я буду слышать, как она, подобно мне, бьется об эту стену, об эту зловещую дверь, которую я тысячу раз искала ощупью, чтобы узнать, откуда вы сюда входите; и когда новая жертва, моя компаньонка, испробует собственными ногтями крепость этого дерева и мрамора в попытках их разрушить; когда веки ее, подобно моим, истончатся от слез; когда она умрет, как уже умерла я, и у вас будут два трупа вместо одного, тогда вы в своей дьявольской доброте скажете: «Эти юные создания развлекают друг друга, вместе они счастливы». О нет, нет, тысячу раз нет!