Жрица богини Маар

— Старому? С лекарем? Вы все никак не угомонитесь? — осуждающе покачала головой Передающая и добавила с досадой: — Могли бы хоть изредка делиться новостями.

— Ты просила тебя не вмешивать. Мы выполняем твою просьбу, — повела плечом Гарима.

— Нужно же понимать разницу! — вспылила Абира. — Одно дело — ритуалы, и совсем другое — разговоры!

— Пожалуйста, я тебя прошу, не кричи, — болезненно поморщившись, Гарима прижала ладонью левый висок. — Я не умею читать мысли и угадывать, когда ты хочешь что-то знать, а когда нет. Просто спрашивай, если тебе интересно. Хорошо?

Я с беспокойством и сочувствием смотрела на сестру. Она выглядела плохо, чувствовала себя, скорей всего, еще хуже, иначе не стала бы так откровенно показывать, что устала от вечных капризов Абиры. Но Передающая не заметила ни бледности, ни дрожащих губ сестры, ни испарины на ее шее. Абира, как всегда, думала только о себе.

— Хорошо, — хмуро бросила Передающая, сложив руки на груди. — Почему сарехскому посольству вдруг понадобилась дополнительная охрана? Почему стражи забрали оттуда голубей?

— Господин Далибор вчера говорил с Императором. И с господином Нагортом. Подробности этой беседы — тайна, — Гарима говорила жестко, короткие рубленные фразы воспринимались приказом. Неудивительно, что Абира оскорбилась.

— Я не маленькая. Понимаю, что к чему! — огрызнулась она.

— Разумеется, — выдавила Гарима. — Никто не сомневается в твоей рассудительности.

— Конечно, — с издевкой бросила Передающая. — Именно такое впечатление склады…

Она не договорила, осеклась на полуслове — Гарима повалилась на стол и зашлась в судороге. В следующее мгновение сестра упала на пол.

Абира завизжала, я бросилась к Гариме. Что делать, не представляла. Сестра тряслась всем телом, глаза закатились, в уголках рта выступила пена.

В беседку влетели служанки, два воина. Один из мужчин решительно схватил со стола салфетку, скрутил ткань в жгут и, с силой разжав челюсти Гаримы, вложил его ей в рот.

— Иначе она откусит себе язык, — бросил он, придерживая голову бьющейся в судорогах сестры.

Абира верещала и замолкла только, когда прислужница обняла ее.

— Пошлите за лекарем, — велела я. — Немедленно.

Другая прислужница выскочила из беседки, бросилась выполнять приказ.

Припадок постепенно стих, бесчувственная Гарима лежала на полу, Абира громко всхлипывала, вцепившись в служанку.

— Нужно отнести госпожу Доверенную к ней в спальню, — мой голос прозвучал удивительно уверено. — И проводить госпожу Абиру в ее комнаты. Ей сейчас нельзя оставаться одной, — встретившись взглядом с обнимавшей Передающую женщиной, добавила я.

Та кивнула и с ласковыми уговорами медленно повела Абиру к выходу. Тем временем воины сняли со стола скатерть и сделали из нее носилки для Гаримы. Охранники прекрасно справлялись, и всего несколько минут спустя мы уже подходили к дому жриц. Воины понесли Гариму наверх, я за ними не последовала. Помочь сестре ничем не могла, но помнила о Ферасе, которого попросила задержаться.

— Что-то случилось, госпожа? — настороженно спросил воин, едва завидев меня.

Кивнула, указала на кресло, предложила мужчине присесть, сама заняла диванчик напротив. Сосредоточенно рассматривая свои сложенные на коленях руки, собиралась с мыслями и думала, как нарушить неловкое молчание. Ферас не подгонял ни словом, ни жестом.

— Я хотела попросить прощения за резкие слова госпожи Абиры, — наконец, нашлась я. Эти слова были искренними. Не первый раз я стыдилась поведения Передающей, но так развивать мысль не стала.

— Благодарю, госпожа, — он кивнул. — Мне раньше приходилось общаться со жрицами Великой и, признаться, не ожидал от госпожи Абиры менее резких высказываний. Надеюсь, вы простите мне такие слова, но жрицы, подобные госпоже Гариме — редкость. А вы — чудесное исключение из всех возможных правил.

Я покраснела, польщенная комплиментом. Хорошо хоть воин не стал заострять внимание на моем смущении.

— Я не мог не заметить, что вы чем-то обеспокоены. Что-то случилось? — вновь спросил он.

— Да, случилось. Пообещайте никому не рассказывать, — твердо встретив его взгляд, попросила я.

— Обещаю, — спокойно ответил Ферас.

— Вчера мы допрашивали господина Далибора. Его воспоминания были защищены заклятием. Оно ранило госпожу Доверенную. Сегодня ей стало хуже, — пояснила я. За сухостью фраз скрывался страх. Чудом удалось совладать с голосом, заставить его не дрожать. — Вам ведь знакомы некоторые сарехские ритуалы. Вы слышали о подобном?

— Слышал, — хмуро подтвердил собеседник. — Не стану вас утешать и зря обнадеживать. Это очень плохо. Очень. Но хуже всего то, что вы ничего не можете сделать. Лекарства от этого нет.

Каждое его слово замедляло мое сердце, отдавалось в ушах похоронным звоном. Ферас говорил правду, от этого было еще страшней. В глазах щипало, комната постепенно стала размытой. Слезы щекотали щеки, а дыхание сбилось. Жестокая память возвратила меня ко вчерашнему допросу, к золотой змее, пронзенной темным шипом.

Теплый аромат кардамона окутал меня раньше его объятий. Уткнувшись лбом в плечо Ферасу, я обхватила воина обеими руками и плакала. Удивительно, но мне не было стыдно показать ему свою слабость, а потому не чувствовала и неловкости, когда благодарила его за поддержку.

— Я верю, что Великая не допустит гибели одной из лучших своих жриц, — сказал на прощание Ферас. — Но на вашем месте я поговорил бы со светлейшим Императором, предупредил бы его, что госпожа Доверенная долго будет ослаблена.

Я последовала дельному совету, когда побеседовала с лекарем. Он впервые сталкивался с подобным и не знал, как помочь. Радовало только, что Гарима пришла в себя и больше не казалась умирающей. Я повторяла про себя слова Фераса и молилась великой Маар, просила ее излечить сестру.

Короткая встреча с Императором оставила в памяти приятный, искрящийся радостью след — Повелитель получил ответ от принца Торонка. Он благодарил за предупреждение и выражал особенную признательность мне за мудрый совет поговорить с женой откровенно. Даже написал, что этот разговор изменил их жизни.

Когда я вернулась в Храм, Съярми сообщила, что мастеровым нужно обсудить какие-то детали. Сарехи и даркези работали рядом с тарийцами, восстанавливающими росписи на стенах. Ни следа напряженности, отторжения чужой культуры, враждебности. Глядя на этих мужчин, даже не верилось, что погром вообще был. Случившееся казалось мороком, воспоминанием, которое изменили заклятием.