Журнал Наш Современник 2007 #7

Степанович Полозьев. "Тоже таскают беднягу", - пожалел я его. Но тут же меня оглушила догадка: "Господи, вот почему Союз журналистов до сих пор не выступил с заявлением по поводу произвола над нашей газетой!"

–  Нельзя ли побыстрей, сынок?
– попросил я следователя. Он посмотрел на меня, как на больного.

–  Что же с нами происходит?
– сказал я ему.
– Куда, брат, катимся? Вышел на улицу. Элегические пушкинские снежинки тихо кружились и

нежно таяли, попав на губы и ресницы. Захотелось напиться. Провалиться, забыться - пропади все пропадом! Ну а дальше что? Давным-давно это все мы уже проходили - от себя не сбежишь. Нет, не дождутся! А посему съез-жу-ка я лучше к маме.

* * *

В больничных дверях лоб в лоб столкнулся с Леней Ковалевым.

–  А я к тебе собирался, - обрадовался он.
– Разговор есть. Выйдем на улицу.

Мы удалились в глубь двора, нашли старую полуразрушенную скамейку. Я устроился на ее спинке, Леня по зэковской своей привычке сел напротив на корточки.

–  Ну и что ты здесь делаешь? Заболел?
– спросил я его.

–  Обследуюсь. Ломать что-то стало старого каторжанина. Странный он был человек, этот Леня. Странный - от слова странник,

странствующий по нашему запутанному веку. Полтора десятка лет из своих пятидесяти провел он в тюрьмах и лагерях, будучи видным антисоветчиком. Встречались мы с ним изредка. Он возникал внезапно, как и исчезал. А когда вдруг заходил в редакцию, то обязательно за кого-то хлопотал, кому-то пытался помочь. Он всегда был полон идей, перманентно создавал какие-то партии, организовывал какие-то общества, которые потом сам и разваливал своей бескомпромиссностью и нежеланием ладить с сильными мира сего. У него был комплекс несправедливости, вот он и ругал вечно власть - и ту, и эту. Всякую власть он считал источником несправедливости, поэтому уже в новую демократическую эпоху успел попариться на нарах.

–  Ну, говори, - попросил я Леню.

–  Помнишь, ты как-то говорил, что клево было бы взять интервью у

Тунгуса? Я могу познакомить тебя с ним.

–  С кем, с кем? С вором?

–  Ну да, законником. Иваном Лукичом Миковым.

–  Ты чего, Леха? Только сейчас мне с ворами в законе и встречаться! Ты разве не в курсе, что у нас в редакции творится?

–  Наслышан. Но одно другому не мешает. Ты же журналист, вспомни Гиляровского.

–  Интервью гарантируешь?

–  Попробую. Но мне кажется, у него к тебе тема более интересная, нынешних ваших проблем касаемая.

–  Уговорил.

–  Лады. Он приглашает завтра на обед в ресторан "Мираж".

–  Нет. Встретимся у меня в кабинете.

–  Без проблем. Пусть посмотрит, где делают газету. Ну, я побег. Пока…

–  Постой, Леня, один вопрос. Откуда ты его так близко знаешь?

–  Попарься с мое.

–  Спасибо, не хочется.

–  Тогда до завтра. Бывай!

* * *

Настроение у мамы было боевое.

–  Купи костыли, - попросила она, - скоро выпишут. Доктор сказал, что правильно срастается. Только вот нога покороче стала.

–  Не горе, Сергеевна, - подала голос старуха с койки напротив.
– Радуйся, что на ходу.

–  А я и радуюсь. Чего мне плакать?

–  Я и смотрю - хорошо тебе, Сергеевна. На дню не раз кто-нибудь да наведывает: то сыновья, то снохи со внуками.

–  А думаешь, легко было их всех поднять: обуть, одеть, накормить? Тут уж не до сна, не до гулянок разных. Да и носить-то толком ничего и не нашивала - в одной юбке, в сарафане одном годами ходила. Ладно, Петровна, подожди пока с комментариями, дай с сыном поговорить.

Смотрю, мать у меня здесь в авторитете - тетка сразу умолкла, обидчиво поджав губы. А ушки все равно у старой на макушке, глазками так и зыркает.

–  Отца не забывайте, - сказала мама, - он ведь у меня ни к чему не приспособлен - ни сварить себе, ни постирать…

–  Сама виновата, - засмеялся я.
– Избаловала.

–  И то правда, винить некого.

–  Не переживай, под присмотром он. А скоро и вовсе встретитесь. Завтра мы его привезем - в раковой больнице очередь подошла для обследования. А дом ваш, наверное, придется продать.

–  Продавайте, не жалко. Ничего не жалко. И барахло всякое сюда не тащите, отдайте лучше соседям.

–  Ишь ты, боевая какая!
– не вытерпела старуха напротив.
– Раздухарилась-то как! Наживала, наживала - и все коту под хвост?

–  А я не хочу в старье копаться, пусть будет все по-новому, - сказала мать.

–  Хочу - не хочу - наше дело стариковское, - соседка обиженно опять подобрала губы и через минуту уже безмятежно похрапывала.

–  Молю за вас, ребятки, Бога, - сказала мама, поглаживая мне руку.
– Детство у меня, сам знаешь, сиротское было, юность война покорежила, зато в старости повезло. Что бы я без вас сейчас делала?

Я смотрел на нее, и выкачанная, казалось бы, навсегда пустота внутри меня вновь стала наполняться теплотой и смыслом жизни. Как здорово, что я к ней заглянул - всего несколько минут, и есть ради чего быть, а проблемы, которые еще час назад казались ужасными и неразрешимыми, такая, в сущности, ерунда… "Нам на тебя, мама, век молиться. Кто мы и куда нам без тебя?" - хотел сказать ей я, но промолчал. Бывают минуты, когда слова не нужны.

19 февраля.

В назначенный час они прошли ко мне в кабинет, оставив двух телохранителей в приемной.

–  Иван Лукич, - представил мне Леня невысокого человека с широким монгольским лицом.

Дорогой темно-синий костюм. Белая рубашка без галстука. Густой ежик черных волос с проседью. Твердый взгляд.

Гости разместились друг против друга за приставным столиком, я остался за своим широким редакторским столом. Я предложил им выпить. Тунгус с достоинством отказался - извините, мол, завязал. Чай, кофе тоже его не заинтересовали, а вот закурить разрешения спросил. Я всем разрешаю в своем кабинете курить, а такому гостю как откажешь?

Закурил. Облегченные "Мальборо". Всё молча - неразговорчивость эта его стала уже угнетать.

–  Может, я оставлю вас одних?
– спросил Леня.

–  Оставайся, мне с тобой сподручней, - бросил Тунгус и снова надолго замолчал.

–  Газету нашу, Иван Лукич, читаете?
– спросил я, прервав затянувшееся молчание.

–  Моментами. А родители мои покойные не могли без нее - вот так!

–  И что же читаете?

–  Про себя, грешного. Как напечатаете, так и читаю.

–  Нравится?