Журнал Наш Современник 2007 #7
Шрифт:
– Ничего, - сказала она, - я его откормлю, будет как новенький.
18 апреля.
Москва. Съезд журналистов. На трибуне, одно за другим, примелькавшиеся на телеэкранах лица: Познер, Попцов, Черкизов, Радзишевский… Говорили умные и горькие слова о разрушении журналистики и об умирании гласности, а больше любовались собой… В списке выступающих - и наш Николай Степанович Полозьев. Мы с ним договорились, что он зачитает заявление президиума областной журналистской организации о преследовании журналистов нашей газеты. На этот раз он легко согласился: оказывается, ему позвонило его московское начальство, порекомендовав
Наконец-то дошла очередь и до Полозьева. Он вышел на трибуну и начал нудить. О членских взносах, об учебе актива. Его никто не слушал. А заявления я так и не дождался - нудение Полозьева затянулось, и возмущенное журналистское сообщество согнало его с трибуны захлопыванием.
В перерыве, сжимая кулаки, я отыскал Николая Степановича. Блаженная улыбка еще не сошла с его круглого личика: весь так и светился от счастья, что удалось постоять на одной трибуне с небожителями пера и телеэфира.
– Что же ты, Коля, сука такая, делаешь?
– набросился я на него.
– Понимаешь, старик, ваш вопрос показался мне таким мелким на фоне обсуждаемых проблем…
– Сволочь!
– задохнулся я. Во рту почувствовал вкус и запах крови, как всегда в молодости перед дракой. Наверняка вырубил бы выродка, но меня шустро оттеснили от него собратья по перу.
– Старики-разбойники, - засмеялись, - еще и выпить не успели, а уже кулаки чешутся.
20 мая.
…Мы прогуливались с Юрием Карловичем Шнитке, адвокатом, приглашённым Фондом гласности, по камской набережной. Невысокий, седенький, с мягкими движениями и цепким взглядом, он имел привычку неожиданно отвлекаться от темы разговора.
– Странно, - сказал он, окидывая взглядом водную гладь, - полчаса уже здесь, и - ни одного суденышка.
– Приехали бы вы лет пятнадцать назад…
– Тогда наши дороги вряд ли бы пересеклись, - засмеялся Юрий Карлович.
– Почему?
– Другие времена, другие песни. Вы тогда, небось, коммунистом были, а меня из Ленинградской коллегии адвокатов за диссидентство выперли. Теперь же мы в одной как бы лодке.
– Вы согласны со мной, что дело заказное?
– Не совсем. Здесь не все так однозначно, много слагаемых - и случайных, и закономерных. А тот, кого вы считаете заказчиком, просто ловко попал в струю - в нужное время оказался в нужном месте.
– Поясните.
– Расклад, на мой взгляд, такой. Спецслужбы после стольких лет унижения и беспомощности начали вставать на ноги, расправлять плечи. Появилось, естественно, желание показать силу, поиграть мускулами…
– И тут под руку попадаемся мы…
– Так точно. И здесь интересы "силовиков" совпали со скрытыми желаниями властей, которым стала не нужна свободная пресса. Вот мотивы, а все остальное уже за исполнителями. Одни из них действуют вслепую, другие - с наибольшей для себя выгодой. Под этими другими я и подразумеваю предполагаемого вами заказчика.
– Что же делать? Не скажешь же об этом в суде…
– Конечно, нет.
– Юрий Карлович остановился возле скамейки, жестом пригласил меня присесть.
– Доказательств у нас нет, одни предположения. Да и задача лично у меня совсем иная.
– Какая?
Адвокат не ответил. Поудобней устроившись на скамье, он скосил взгляд направо. Метров за тридцать от нас замедлила шаг девушка в
сером плаще. К ней подошел парень в синей "джинсе", приобнял ее.– Она идет за нами уже семь минут, - сказал Юрий Карлович.
– Пасут?
– Скорее, слушают. Но ничего, это мы уже проходили. Так, на чем мы остановились?
– Вы сказали, что задача у вас другая…
– Да-да. Но одно небольшое уточнение - у нас. У нас с вами одна сейчас конкретная задача - вытащить ваших парней, добиться оправдательного приговора.
– Получится?
– Думаю, что да. Если, конечно, не будем отвлекаться на всякие домыслы, мучить себя догадками. Я вчера закончил знакомиться с предъявленным обвинением - зацепки есть…
– Журналист не является носителем гостайны, - заученно начал я.
– И это тоже, - улыбнулся Юрий Карлович, - но главное в том, что, публикуя эту статью, редакция выполняла важнейшую общественно значимую задачу - боролась с распространением наркотиков. А в данном конкретном случае социальное зло выступило в лице негодяя-наркодилера и стоящих за ним сотрудников правоохранительных органов, о которых вы и рассказали широкой общественности. Не так ли?
– Пожалуй, да. Сформулировано четко.
– Тогда лады. Нам, наверное, пора?
Мы встали и направились к оставленной в двух кварталах машине. Влюбленная парочка, наобнимавшись, рассталась: парень пошел за нами, девушка - в обратную сторону.
2 июня.
Забежал к родителям.
– Соскучился по "Совраске"*, - вздохнул отец, - ты не принес?
– Нет нигде!
– прокричал я ему на ухо.
– Нигде-нигде? Ни в одном киоске?
– Ни в одном.
– Жаль!
– опечалился отец.
– Суд когда? Завтра?
– спросила мама, подслеповато заглядывая мне в глаза. Мне показалось, что она ищет мой взгляд и никак не может его найти.
– У тебя все в порядке с глазами?
– спросил я ее.
– Нормально, - сказала она, чуть замешкавшись.
– Не обо мне речь.
Я за тебя молю Бога. Ты не знаешь, как там страшно!
– А ты знаешь?
– Знаю. Я там была. В сорок восьмом. И ты был, почти полгода…
– Я там родился?
Мама заплакала. Тихо, одними слезами:
– Зачем я тебе сказала? Я обнял ее:
– Не мучь себя. Миллионы там были. И про себя я знаю. Вот только спросить тебя все боялся.
– Откуда?
– Нашлись люди добрые, посвятили.
– Ты тяжелей всех мне достался. Умирал несколько раз, уже не дышал. Мне говорили: "Оставь его, он не жилец". Я не отдавала, не спускала с рук день и ночь. Ленинградская женщина-врач так потом и сказала: "Я ничем уже не могла помочь, если бы не ты, его бы не было". Лучше не вспоминать. И я не хочу…
– Успокойся, мне ничего не грозит. Я прохожу лишь свидетелем. А вот ребят вытаскивать надо.
– Вытаскивай, сын, вытаскивай, у них ведь тоже матери есть.
– Адвокат говорит, что дело выигрышное. Вот только бы судья человеком оказался.
– Я буду молиться.
– А ты умеешь?
– Научилась с вами, - она улыбнулась, снова став прежней.
– Вы о чем?
– проснулся отец.
– Уже уходишь? "Совраску" в следующий раз не забудь. Слышишь?
– Надоел всем со своей "Совраской", - вздохнула мама.
– Ну иди, сын, с Богом.