Журнал Наш Современник 2007 #7

Меня завели в какой-то кабинет. Из-за стола встал капитан, представился. Будем, сказал, составлять протокол об административном нарушении.

–  Основание?
– спросил я.

–  Вот постановление гордумы, подписанное мэром города. Читайте, - сунул он мне папку с документами.

Я прочел. Да, они правы. Прежде чем проводить пикетирование, надо за десять суток дать уведомление в городскую управу.

…Подписав протокол, я вышел на улицу уже через дежурную часть. Навстречу мне спешил адвокат Юрий Карлович.

–  Моя помощь нужна?
– спросил он.

–  Спасибо, уже нет. Они правы - нужно было уведомить.

–  Все в вашем городе не как у людей, - проворчал адвокат.
– У нас, в Питере, не надо для пикетов никакого уведомления. Ну ладно, не это сейчас самое главное…

–  А что? Что же вы молчите, Юрий Карлович?

–  Оправдали, - сказал он совсем как-то буднично, без всяких эмоций в голосе и на лице.

–  Обоих?

–  Конечно, куда они денутся.

–  Что же вы молчали, Юрий Карлович!
– отстранив его, я понесся, полетел, как молодой, в сторону суда.

…Пикетчики, свернув транспаранты, расходились. На крыльце суда в окружении телекамер улыбались Рома Осетров и Рома Бухавец.

–  Судья велел подсудимым встать, - услышал я, протиснувшись поближе, рокочущий голос Бухавца.
– Не успели мы с Ромкой подняться, как вскочил в своей клетке этот хер, суперагент…

–  Ну и чё?
– не понял щекастый парнишка из местного телеканала.

–  Чирей на плечо. Не врубился еще? Он же потерпевшим на процессе числился.

Все расхохотались. Меня сзади кто-то тронул за плечо. Я обернулся - капитан Осокин. "Мне два года условно присудили, - сказал он.
– Но все равно спасибо, Сергей Михайлович". "Могло быть хуже, капитан", - пожал я ему руку. "Уже не капитан", - улыбнулся он.

Бухавец между тем продолжал витийствовать, почувствовав себя телезвездой.

–  Чего тебе сейчас более всего хотелось бы?
– не унимался щекастик.

–  Напиться, - важно сказал Бухавец.
– Надеюсь, шеф поляну нам с Ромкой уже накрыл.

"Я вам накрою. Я вам так накрою!" - проворчал я, выбираясь с блаженной улыбкой на лице из толпы.

4 июня.

Я взял с собой в аэропорт свежую прессу. В машине просмотрел ее. Почти все федеральные газеты сообщили, что на Урале вынесен оправдательный приговор журналистам областной независимой газеты, обвиненным в разглашении государственной тайны. Московские телеканалы дали эту информацию еще вчера вечером в новостных программах. Местные телевизионщики (зря старался щекастик) промолчали.

Передал газеты Юрию Карловичу:

–  Вот видите, Москва сообщает, наши молчат.

–  Да, вам здесь не позавидуешь, - сказал он, протирая очки. "Алик, собака!
– ругнулся я про себя.
– Твоя, блин, работа!"

В аэропорту времени продолжить разговор уже не было - шла регистрация на московский рейс.

–  Интересно поработали, - пожал на прощание руку Юрий Карлович.
– Но расслабляться не будем - кожей чувствую, что они подадут апелляцию в Верховный суд.

–  А как же? Конечно, подадим, - раздался за спиной знакомый голос. Я обернулся - подполковник Немцов собственной персоной, в новеньком светло-коричневом костюме, в руке - потрепанный пухлый портфель.

–  О, какая встреча!
– изобразил я радостное изумление.
– С вас еще не сняли погоны, Петр Николаевич?

–  Сергей Михайлович, успокойтесь, - остановил меня Шнитке.
– Ненависть победителей сглаживает вину побежденных.

–  Рано радуетесь. Мы еще поборемся, господа!
– задергался глаз у Немцова.

–  Нисколько не сомневаюсь. Счастливого полета, - сказал я ему, а про себя подумал, что самое страшное в фанатиках - это их искренность.

5 июня.

Глаза отца по-детски засветились от радости.

–  А, "Совраску" принес! Молодец!
– похвалил он меня.
– Вот сейчас кроссворд доотгадываю и чтением займусь.

–  Ну, теперь на весь день засядет, - сказала мама.

–  И то занятие, - заступился я за отца.
– Пусть.

–  Не говори. Глаза только портить. Я вот сама слепну не по дням, а по часам. Еще в больнице, когда с ногой лежала, заметила. А теперь левым глазом почти ничего не вижу.

–  Что же ты столько молчала, мама?

–  У тебя и без меня неприятностей хватает. Теперь-то хоть они отстанут?

–  Не знаю.

–  Вот и я со своими болячками под ногами путаюсь. Вы, ребята, уж простите меня, что навязалась на ваши головы…

–  Заканчивай, мам, чтоб больше не слышал!

Она как-то вмиг лицом повеселела. Заковыляла, громыхая клюкой, на кухню ставить чайник.

"Господи, - подумал я, - и ради чего мы, люди, друг друга так мучаем? Боремся, воюем, ненавидим… Ради чего? Жизнь все время отвлекает нас на эти пустяки, и мы даже не успеваем заметить, как она проходит".

–  Шесть букв, вторая "у", - подал голос отец, - участь, доля, жизненный путь…

–  Не знаю.

–  А ты подумай.

–  Может, судьба?

–  Судьба? Гм, точно - судьба. Судьба, брат, злодейка! Вместо послесловия

Маме сделали операцию - вставили искусственный хрусталик. Теперь она читает нашу газету от корки до корки, пристрастилась также к женским детективам. Отцу мы изредка покупаем "Совраску". Начитавшись, он ругает америкашек, олигархов и монетизацию, а мать ругает перекрасившихся коммунистов, ставших олигархами. Так и живут.

Осенью состоялось заседание Верховного суда. Приговор областного суда оставили в силе. Сразу же позвонил из Москвы адвокат Юрий Карлович. "Впервые за много лет, - сказал он, - я поверил в нашу судебную систему".

Маринка родила Роме Осетрову дочь. Теперь он в нашей газете уже не работает - пригласили в богатое московское издание. "Мне семью содержать", - сказал он на прощание, понурив голову. Иногда мы, очень редко, встречаемся.

Роман Бухавец тоже у нас не работает. Жаль, но вскоре после описанных событий он, почувствовав себя звездой первой величины, стал прогуливать, срывать задания. Пришлось мирно расстаться.

Губернатора назначили федеральным министром. Вместе с собой он взял

в Москву Алика Черкашина. Тот "пиарит" теперь активно шефа в центральных СМИ.

Леня Ковалев умер. Умер, как и жил. Когда в реанимационной палате кому-то из соседей стало плохо, Леня, не дозвавшись медсестры, каким-то чудом слез с кровати и пополз за помощью. Так на полу и умер.

Как-то в московском поезде я встретил полковника Осиповича, курившего в тамбуре. В курчавой голове его прибавилось седины, но взгляд африканских глаз был по-прежнему спокоен и печален.

–  Уезжаете?
– спросил я его.
– Совсем? Он кивнул.