Журнал Наш Современник №7 (2004)

Потом была трапеза, он сидел на почетном месте справа от батюшки, как бы заполняя собой все пространство. Даже на фоне довольно колоритных отцов Тверской епархии он выделялся своим довольно внушительным видом и характерным голосом. Первый тост был за ним, как и во все последующие годы, когда мы приезжали в Городню, если не было Тверского владыки или митрополита Таллинского и Эстонского Алексия, будущего Патриарха Московского и всея Руси, который и освящал престол отреставрированной древней части храма XIV века, где в некоторых местах сохранились еще остатки росписей.

В один из приездов к о. Алексею я познакомился с Зурабом Чавчавадзе, который приехал вместе с Владимиром Алексеевичем и своей женой Леной, высокой, красивой и решительной женщиной.

Тост, о котором я упомянул, был одним и тем же из года в год, так по крайней мере мне казалось. Смысл его был таков. Вот, дескать, если будущие исследователи будут восстанавливать историю этого места и дома, где мы находимся, то будут крайне удивлены. Как это в одно место, к одному человеку приезжают такие разные, казалось бы, люди, вернее, люди разных профессий, к примеру писатели, юристы, ученые, художники, и прибавлял каждый раз, показывая на меня: вот Сергей Харламов, например, духовенство и люди “известной профессии”, то есть сотрудники КГБ.

На именины часто приходили из цековского санатория, расположенного неподалеку от Городни, люди из охраны Брежнева, которым было все равно, куда и к кому идти, лишь бы посидеть за столом и выпить, тем более за таким радушным и изобильным столом, как у о. Алексея.

И каждый раз, произнося тост из года в год, Владимир Алексеевич говорил: “и люди известной профессии”, что, естественно, их страшно злило. Не раз я слышал их раздраженный шепот, когда произносился тост: “сейчас опять скажет “люди известной профессии”. И он действительно это говорил, а они мрачно слушали. Однажды после такого вечера, когда все разъез­жались, они пригрозили ему. Но он обозвал их чекистами, сказал, что его не испугаешь, не из таких и т. д. Видно, не любил их за что-то и не очень-то боялся.

Вечер в Лужниках

Разные бывают ситуации. Однажды Владимир Алексеевич мне позвонил, сказал, что должен выступать в Лужниках, и предложил: может, заеду за ним и потом мы вместе поедем на вечер. Конечно, я ему пообещал, что завтра в три часа буду у него в Переделкино, где он подолгу живал один с собакой Саной.

Но к 12 часам ко мне в мастерскую пришла племянница Зураба Таня Некрасова, родственница поэта Николая Алексеевича. Я помогал ей опре­делиться с работой в издательстве “Изобразительное искусство”, где был в худсовете и где со мной считались. Она — совсем еще молодой художник, только что окончила Строгановку, хотелось как-то позаботиться о ней, помочь с работой, тем более что это для меня не составляло большого труда.

Спустя какое-то время, спохватившись, я спросил у нее, который час, мне надо было ехать за Солоухиным. У нее тоже часов не оказалось. Выйдя с ней на улицу, я с ужасом узнал, что уже четвертый час, а машина моя у дома. Прикинул, что до дома минут двадцать и до Переделкино минут 40. Успеть я никак не мог. Его выступление срывалось, я был в ужасе, клял себя всячески за свое нерадение, но выхода из создавшейся ситуации не видел.

Однако Владимир Алексеевич нашелся. Поняв, что я не приеду, он позвонил Зурабу, чтобы тот его выручил. Зураб, мгновенно оценив ситуацию, схватил такси — живут они на Ленинском проспекте — и вовремя доставил писателя на сцену.

Они справедливо обиделись тогда на меня, и когда я появился в зале, не смотрели в мою сторону.

А вечер тот был удивительно хорош, я его прекрасно помню. Владимир Алексеевич был просто великолепен. Много рассказывал о деяниях “пла­менных революционеров” типа Землячки и Белы Куна в Крыму, о жизни русской эмиграции в Париже, о своих знакомых, тоже эмигрантах, Зерновых и другое. Читал стихотворение Георгия Иванова, посвященное Государю и его семье:

Эмалевый крестик в петлице

И серой тужурки сукно.

Какие печальные лица,

И как это было давно...

На огромном экране, установленном на сцене, были видны его слезы. Он тогда уже проникся идеей самодержавия, монархии, вокруг которой, и это верно, концентрируется национальное самосознание народа, мучени­ческой кончиной государя и его семьи.

Закончил писатель свое выступление знаменитым теперь стихотворением “Друзьям”, которое он прочитал с большим подъемом:

Держитесь, копите силы,

Нам уходить нельзя.

Россия еще не погибла,

Пока мы живы, друзья...

“Оставили в рядах”

В один из декабрьских дней позвонила Лена Чавчавадзе и сказала, что в Доме литераторов будет показан фильм Ф. Я. Шипунова “О Волге”, и пригласила нас на просмотр этого фильма.

С Фатеем Яковлевичем Шипуновым познакомились незадолго до этого, будучи в гостях у Зураба и Лены дома. И стали тоже общаться, а потом и дружить с ним. Человек он был очень интересный, посвятивший свою жизнь проблемам экологии в нашей стране, боролся против чудовищного плана переброса вод c севера на юг, к которому сейчас опять вернулись, против уничтожения “неперспективных деревень”, против загрязнения природы промышленными отходами и установок атомных станций рядом с древними городами. Мы тогда и сами поняли, что идет борьба с той средой обитания, в которой жил наш народ не одну сотню лет. Что не случайно уничтожается та культурная среда, в которой родится, живет и трудится человек, все то, что создано им на протяжении веков. Все эти, как пишет В. А. Солоухин,

Сокровища всех времен,

И златоглавые храмы,

И колокольный звон,

Усадьбы, дворцы и парки,

Аллеи в свете зари,

И триумфальные арки,

И белые монастыри,

В уютных мельницах реки

И ветряков крыло,

Старинные библиотеки

И старое серебро.

Можно насытить человека пищей, но, разрушив среду, культурную среду, сделать его нравственным калекой и человеком глубоко равнодушным к своему народу, к своей стране в целом. Эта борьба длится почти век, и вот, как следствие ее, продажа земли, принятая законодательным собранием сейчас, в наши дни, при нищете ограбленного реформами народа. К тому же в паспорте исключили графу “национальность”. Вспомним, что сразу после Октябрьской революции 1917 года убрали графу “вероисповедание”. А вот теперь — национальность. Всё делается последовательно. Нас, русских, как народ исключили из жизни одним росчерком пера, а землю нашу, политую потом и кровью отцов и дедов, продают. Так всегда поступали захватчики, оккупирующие страну. Но мы живы, и жива наша Святая Церковь.

Однажды Фатей Яковлевич пригласил меня в научную экспедицию Академии наук — на машине проехаться вдоль Волги, охватив несколько районов, что и было сделано. Осматривали плотины, насколько сильно подтоплены при­брежные города и как изменилась в связи с этим экология этих мест. К тому же он был блестящим оратором, и на его публичные выступления по вопросам экологии мы всегда рвались. И вот просмотр его фильма.

Потом Лена добавила, что после этого мы должны будем встретиться с Солоухиным и что его сегодня собираются исключить из партии. Много за ним числилось “грехов”, много было написано такого, в том числе и афганские страницы, что не устраивало партийное руководство Союза. Его вызвали “на ковер”, спросили: ваши ли труды?.. Он сказал в ответ: “От своих работ не отказываюсь”. И вот грозят исключением из партии.

После просмотра фильма вышли вместе. Был зимний тихий вечер, шел снежок, но я чувствовал себя плохо, заболевал гриппом, как всегда в это время года, и поэтому собрался идти домой и лечь в постель.

С большим и тяжелым портфелем подошел Владимир Алексеевич. Мы все бросились к нему с вопросами: ну как, выгнали наконец из партии или нет?

“Да нет, — последовал ответ писателя, — оставили в рядах”.

У Леонова

В марте 1994 года Леониду Максимовичу Леонову в числе первых была присуждена Международная премия Фонда Святого Всехвального апостола Андрея Первозванного, президентом которого является А. В. Мельник. Торжества вручения проходили в Николаевском зале Белорусского вокзала. От Леонида Леонова представительствовал Вл. Алексеевич, он и говорил ответное благодарственное слово во время церемонии вручения. Речь его лилась спокойно, с достоинством и с характерным оканьем, и вдруг слышим с удивлением — его не было видно за множеством приглашенных, — как он ровным, спокойным голосом кому-то говорит: “Отойди, не мешай!” Оказалось, что это было сказано Вл. Десятникову, близкому ему человеку, но который стал слишком проявлять активность, подсказывать и поправлять его во время церемониальной речи.