Журнал «Вокруг Света» №06 за 1971 год
Шрифт:
Опытные охотники говорят, что человек, на которого решил напасть слон, должен стоять совершенно неподвижно, молчать и стараться дышать как можно тише. Я не сделал ни того, ни другого, ни третьего: заорав от страха, я со скоростью спринтера помчался к автомобилю. Последнее, что я видел, был маленький злой слоненок, который ревел, как пароходный гудок, и — хотите верьте, хотите нет — показывал на меня хоботком, чтобы родители видели, кто напугал их деток. Я слышал, как за моей спиной гудела земля, и ждал, что вот-вот почувствую, как змееподобный хобот обовьет мою шею. Я мчался вперед большими заячьими прыжками и отчаянно озирался по сторонам в надежде найти хоть какое-нибудь дерево, на которое можно было бы вскарабкаться. Наконец я увидел свою машину — она блестела за пышными кустами терновника. Шофер-африканец, похожий на архиепископа, торжественно восседал за рулем, а когда я приблизился к экипажу, он вышел и, распахнув дверцу, объявил: «За вами слон, сэр». Я бросился в машину, шофер захлопнул
Я поведал об этом случае Хасснеру, когда в одном из гаражей столицы левобережного Конго мы обнаружили останки автомашины, имевшей какой-то странно расплющенный вид. Нам рассказали, что ее владелец одним прекрасным утром ехал через саванну и на повороте дороги вдруг наскочил на слона, спокойно стоявшего к нему спиной. Маленькая машина ударила ни в чем не повинное толстокожее сзади под сгибы ног. Удивленно хрюкнув, слон сел прямо на радиатор, что привело к катастрофическим для автомобиля последствиям. Животное же, недовольно ворча, поднялось, фыркнуло что-то о глупых человечьих шутках и удалилось. В этой части Африки слоны, похоже, очень миролюбивая публика, чуточку холерического темперамента. Такое же впечатление у нас осталось и после посещения парка Медины. Там в лесу паслось небольшое стадо почти взрослых, наполовину прирученных слонов, которые клянчили сахар, протягивая хобот, и никогда никого не обижали. Там же мы услышали и старую охотничью шутку: «Слон не опасен, если в него не стрелять и не стоять под ним, когда он падает». Короче говоря, эти смирные толстокожие не внушали нам особого почтения, и я начал уже подумывать, что слоны, которые охотились за мной, делали это из чистой игривости. Однако скоро мне представился случай отказаться от этого мнения.
Однажды вечером мы с Хасснером сидели у озера Эдуарда и смотрели, как на другом берегу пасется старый одинокий слон. Мы уже давно любовались им, несколько раз сфотографировали и надеялись, что, несмотря на плохое освещение, его огромные кривые бивни и черное, как эбеновое дерево, тело хорошо получатся на снимках. Вдруг слона, очевидно, осенила какая-то идея: он махнул ушами и захрюкал от удовольствия. На берегу реки нежилось на солнышке целое стадо бегемотах; они лениво переваливались с боку на бок, и их фиолетовые туши жирно блестели в последних лучах заходящего солнца. Время от времени кто-нибудь из них затягивал песню — она звучала как соло на басовой трубе. Старый слон выплюнул свою папирусную жвачку и побрел по воде, осторожно подбираясь к бегемотихам. Добравшись до них, он уселся рядом и принялся их пошлепывать и пощипывать хоботом. Когда шокированные его поведением бегемотихи сердито заревели, слон задрал хобот кверху и радостно затрубил. Я смотрел на него в бинокль, и мне показалось, что в глазах его в этот момент загорелся нахально-вороватый мальчишеский огонек, как у старого полковника, случайно заглянувшего на женский пляж.
Не знаю, может быть, этого же слона мы встретили полчаса спустя, когда тихо ехали в поисках места для лагеря. Если это был тот же слон, то настроение у него с тех пор изменилось. Он стоял прямо на дороге, помахивая ушами, и, время от времени всасывая хоботом дорожную пыль, огромным облаком выдувал ее себе на спину. Он сердито фыркал, топал ногами и был чем-то похож на перегретый паровоз, заблудившийся в лесной чаще. Мы осторожно подъехали ближе, но слон не двигался с места, подозрительно разглядывая нас. Мы устроили короткий военный совет: дать задний ход и развернуться было немыслимо, а оставаться на том же месте, где нас уже обнаружили легионы муравьев и армады мух, было чистым безрассудством. Кроме того, мы не очень боялись слонов и потому решили идти в атаку. Мы запустили мотор, зажгли фары и, громко сигналя, двинулись на живое препятствие. Слон было собрался свернуть с дороги, но вдруг его планы изменились. Он повернулся и, издав громоподобный рев, сделал самый настоящий прыжок в нашу сторону. Подцепив радиатор клыками, слон легко тряхнул тяжелый «лендровер» и тут же перешел от лобовой атаки к фланговой. Упершись лбом в кузов, он начал раскачивать машину. Я поднял стекло кабины — наивная, но инстинктивная мера самозащиты— и успел еще заметить торжествующее выражение его морщинистой физиономии; в этот миг машина заскрипела и повалилась боком в поросшее кустами болото рядом с дорогой. Ни я, ни Хасснер не произнесли ни слова. Сложившись вдвое, мы лежали среди консервных банок, разного снаряжения и запломбированного оружия в машине, которую раскачивал слон. Аппараты и жестяные кассеты с кинопленкой зловеще грохотали, когда он принимался играть в живой домкрат, и мы ждали, что вот-вот сквозь днище кузова покажутся острые бивни. Через окно начала просачиваться черная вода. Единственной возможностью выбраться из машины оставалось вылезти в правую сторону (слон напал слева), в надежде, что слону не удастся добраться до нас по топкому, заросшему кустарником болоту. Молчаливые
и побледневшие, мы выползли из качавшейся машины — сначала Хасснер, потом я,— угодили в какую-то канаву и осторожно поползли в лес. С трудом переводя дыхание, мы высунули из кустов свои бледные носы, чтобы поглядеть, что будет дальше.Слону, как видно, надоело издеваться над своим скверно пахнущим врагом с лакированной шкурой. На прощанье он стукнул его еще разок хоботом и направился в лес, но уже по другую сторону дороги. Там он остановился и протрубил вечернюю зорю. Мы с Хасснером не почувствовали, однако, ни облегчения, ни успокоения. Когда сидишь по пояс в болоте, полном пиявок, а огромные красные муравьи сыплются на тебя с колючих кустарников, когда твой автомобиль валяется вверх колесами и наступает вечер с неясными перспективами, то у тебя может появиться склонность смотреть на жизнь в мрачном свете.
«Застрели слона ты смело, в хижину его внеси», — поется в одной популярной песне, но это был как раз тот случай, когда я не последовал совету автора песни. Мы развели огонь, чтобы обсушиться, вскипятить чай и намазаться маслом от комариных укусов. Мне удалось спасти свою записную книжку, и на последней из насквозь промокших ее страниц я прочел эпическое вступление, заготовленное мною для будущей статьи о животном мире Африки: «Встречи со зверями помогают почувствовать, что Африка — молодой континент. Здесь еще можно ощутить свежесть первозданной росы. В большей части Африки человек все еще гость или пришелец, вторгшийся в мир, который повинуется иным законам, и с чувством некоторого стыда замечает, что этот мир лучше, справедливее и чище, чем то жалкое, что удалось устроить гомо сапиенс там, где он — полный хозяин...» Скорчив гримасу, я вырвал листок и бросил его в огонь. Нет уж, сон предпочтительней литературных упражнений.
Шотландский ученый X. Даутвайт, исследовавший область сна, выдвинул любопытную теорию происхождения храпа. По мнению этого замечательного исследователя, храп есть атавистическое явление: спящий пещерный человек пытался уберечься от нападения во время сна, издавая рычащие, хрюкающие и прочие отпугивающие врага звуки. Эта теория давала мне некоторое утешение, когда я лежал и слушал, как храпит Хасснер: ведь адские звуки, вылетавшие из-под его уже немного потрепанных усов, были доказательством бдительности, мужества и готовности к обороне. А это было и впрямь нужно.
Рано поутру мы отправились искать помощи, чтобы вытащить машину. Мы вышли в саванну — светлый, приветливый мир, где звери в кажущемся согласии шли по дороге на водопой. Маленькие застенчивые газели Томсона — гибкие существа, словно одетые в меховые коричнево-белые курточки, — церемонно семенили между антилопами гну и водяными козлами. Рядом с зебрами брели антилопы топи, а время от времени пробегала стая павианов, и сидевшие у них на спине детеныши, похожие на сморщенных карликовых жокеев, глядели на нас ясными янтарными глазами. Звенел металлом охотничий клич орла, высоко в безоблачном небе летели аисты. Африка, несмотря на слонов, была прекрасна, и мы, улыбаясь в клочковатые бороды, продолжали свой путь среди того, что за недостатком лучшего определения можно, пожалуй, назвать «свежестью первозданной росы».
При помощи грузовика, трех местных жителей и отощавшего бумажника нам удалось поставить поврежденную слоном машину на колеса. «Лендровер» оказался на редкость прочным: чтобы двигаться дальше, достаточно было лишь снова залить в него воду и масло. Но с тех пор, едва заметив бредущего сквозь кусты слона (даже на солидном от нас расстоянии), мы тактично сворачивали в сторону, а по телу нашего верного «лендровера» пробегала дрожь.
Мы были на пути в лагерь «Руинди» — центр гигантского национального парка. Понятие «национальный парк» у европейца обычно ассоциируется с этаким милым домашним музеем, где ручные носороги и слоны позируют перед фотоаппаратами. Национальный парк в Африке — это нечто совсем иное: огромная территория, на которой природа предоставлена самой себе.
Лагерь «Руинди» состоял из тринадцати хижин и одного бунгало, управляемых железной рукой мадам Данли, суровой женщины, обладавшей способностью издавать рык, которому позавидовала бы любая желчная львица. Хижины были круглыми, с глинобитными стенами и крышами из слоновой травы. Оборудованы они были просто: две койки, умывальник и десятка два маленьких ящериц гекко, которые скрипели, как рассохшиеся часы с кукушкой; их основной задачей была ловля в помещении мух и москитов.
Стоило только улечься в постель, как одна из ящериц тут же забиралась на вас и бегала по разгоряченному телу; лишь позже я по-настоящему оценил прохладную и приятную щекотку этих безобидных созданий.
Ночь в «Руинди» запоминается прежде всего своим звучанием. Большой оркестр саванны начинает настраивать инструменты еще на закате: первыми принимаются за репетиции своих партий цикады, сверчки и лягушки, потом вступают басовые трубы бегемотов н саксофоны слонов, которым отвечает сумасшедший хохот гиены; под самым окном раздается рычание льва; от храпа буйвола трясется умывальник, а где-то вдалеке дробью отбивают такт копыта зебр.