Журнал «Вокруг Света» №07 за 1992 год

Второе хобби Дэйла Найвогнера — поиск различных предметов, открыток, фотографий, связанных со знаменитой всемирной выставкой в Чикаго 1930 года. Какой-нибудь кинорежиссер, попади он в гостиную Найвогне-ров, разревелся бы от восторга — в этой комнате была воссоздана до мельчайших подробностей атмосфера Америки 30-х: одно удовольствие снимать фильмы о той эпохе.

Но главным шоком для нас стало посещение «офиса» Дэйла — его похоронное бюро. Когда я бродил среди расфуфыренных гробов из красного дерева за пять тысяч долларов, то никак не мог взять в толк, зачем в такой стране вообще умирать? Дэйл показал нам специальную косметику для трупа, зал для прощания, где родственники могут посидеть полчаса с покойным под тихую музыку. Да-да! Именно, посидеть: умершего, одетого в его любимый костюм, ловко усаживают в кресло и запускают родных для прощания. Дэйл даже показывал нам фотографию, на которой маленькая девочка с родителями сидела напротив дедушки, загримированного «под живого». Нам, привыкшим к российской похоронной «культуре» — мертвецки пьяные обмывалыцики, трактор, вырывающий единую траншею могил на московских кладбищах, — было трудно переварить весь этот целлофановый шик вокруг смерти. Я где-то читал, что уровень цивилизации народа определяется отношением к женщинам и... покойникам!

Утром Марк предложил прогуляться в Канаду. Я рассказал, как мы однажды пытались попасть туда еще на Ниагаре, но нас не пустили.

— У нас пустят,— уверенно заявил Марк,— здесь ведь неподалеку Международный Сад Мира.

Через полчаса езды на одном из дэй-ловских «экспонатов» мы подъехали к КПП американско-канадской границы. Тучный таможенник взглянул на наши паспорта и козырнул:

— О"кей, желаю повеселиться в Саду!

Сад Мира представлял собой небольшой участок земли по обе стороны границы, засаженной цветами и прочими образцами североамериканской флоры. Посередине сада проходила канавка, символизирующая границу, а в одном месте стояла бетонная скамейка одновременно в двух странах. Мы присели со Стасом по ее краям: он — в США, я — в Канаде.

На самом краю Сада находится Часовня Мира — небольшая комната из мрамора с бассейном посередине и высеченными по стенам высказываниями Лучших Людей Планеты: Бернарда Шоу, Достоевского, Платона...

«Все, что мы собой являем — есть результат наших мыслей...» — прочитали мы на прощание слова Будды.

Океан становится ближе

Мы простились с гостеприимными рогбинцами на знакомом шоссе № 20 (ну никуда от него не деться!) и снова подняли кулаки с оттопыренными вверх большими пальцами. Позади лежал уютный Рогби и ровно полстраны, впереди — Запад и полная неизвестность. Вместе с домом Марка Джекобса закончилась та часть Штатов, где нас знали и ждали. Дальше пойдут абсолютно неведомые края.

Вот и первая машина притормозила, странная какая-то... За рулем сидел бритый наголо тип лет пятидесяти. Весь салон забит каким-то тряпьем, одеялами, на полу — ржавые одноразовые бритвенные станки, пустые банки из-под пива, всякий мусор, труха.

— Один садись впереди, второй — полезай назад, — хмуро процедил он, даже не спросив, куда мы едем.

Я без особой охоты сел рядом с ним, а Стас разлегся на куче барахла в салоне — ничего, зато с плацкартой.

В подобных ситуациях главное — разговорить попутчика, разузнать, что за человек, да заодно дать понять, кто мы. Чтобы не возникали заблуждения по поводу нашей наличности.

— А сами издалека будете? — вежливо интересуюсь я.

— Я живу в Северной Дакоте. Сегодня здесь, а завтра — там, короче — мой дом — вот этот автомобиль.

Ну конечно, уж об этом можно было догадаться. Да-а, интересный персонаж...

— Симпатичный у вас штат, — продолжал я дипломатично.

— Дерьмо собачье! Терпеть не могу эту дыру! — отрубил лысый.

— Отчего же?

— Бабы здесь — только задом вертеть, а как до дела — фиг чего!

Что-то не выходит у нас светской беседы. Еще несколько осторожных вопросов, и я установил, что подобрал нас ветеран вьетнамской войны, на ней же контуженный, в Северной Дакоте ведет активную жизнь бомжа, но криминальных наклонностей я вроде бы в нем не заметил. Наконец, он спросил, откуда мы. Я ответил.

— Русские, говоришь? — внимательно переспросил он и развернулся ко мне. Острые морщинки под его глазами сделались еще глубже:

— Так вы, выходит, враги...

Я поперхнулся. Вот те раз, давненько подобного не слышал.

— Простите, чьи враги? — переспросил я.

Его глаза снова смотрели на летевшую под колеса дорогу. Немного подумав, он сказал, правда, не совсем уверенно:

— Наши, конечно...

Из этой тачки хотелось катапультироваться немедленно.

— Зачем же вы тогда везете врагов в своей машине?

— Э-э, парень,— хитро прищурился «лысый», — никто не знает, куда вы

приедете со мной.

Я искоса посмотрел на бритвы, хрустевшие под ногами на полу.

— Ладно,— добродушно продолжал он,— я шучу, можешь расслабиться.

Ни одну машину мы не оставляли с таким облегчением, как эту.

Выскочили мы на развилке за городом Майнот. Ситуация требовала решения: куда ехать дальше? Одна дорога вела в Портленд через Монтану, Скалистые горы с уникальным национальным парком Глейшер. Другая — если сделать пару поворотов — в Йеллоустоунский национальный парк. Хотелось увидеть и то и это, а так не бывает. Значит, приняли мы решение, едем туда, в какую сторону пойдет первая же попутка. Она шла на юг, то есть — в Йеллоустоун.

Потом была целая череда стремительных «райдов» — нас подбирали: семейка спортивных гонщиков, отец и сын, затем — страховой агент из города Диккенсона, у которого мы и заночевали. Утром первым водителем стал местный учитель музыки, оказавшийся гомосексуалистом (он ехал на тайный пикник своих собратьев в национальный парк имени Рузвельта в Медоре).

— В этом штате (Северная Дакота. — С.Ф.) вообще не любят никакие меньшинства — будь то негры, евреи, коммунисты, а людям с моими наклонностями так вообще караул, — делился с нами деликатный педагог.

После Медоры нам выпал великолепный «райд» миль в 400 на... сено-возе. Остановилась фермерская семья, увидевшая на моем рюкзаке надпись «Йеллоустоун».

— Ребята! — крикнул бородач за рулем, — мы катим в Сиэтл, к океану. Можем подбросить вас до поворота на национальный парк.

Эх, досада! До самого океана! Но ничего не поделаешь, раз решили ехать в парк.

Водитель любезно пригласил нас в огромный фургон для перевозки сена. Хотя сидеть на тюках с сеном было не слишком уютно, да и внутренности фургона напоминали товарный вагон, зато мы подрезали солидное расстояние на пути к Западному побережью.

Вечер застал нас в крошечном поселке, последнем на пути к национальному парку.

Начался ливень, мощный, но не очень холодный. Мы напялили дождевые куртки и продолжали шагать. Рюкзаки начали промокать, однако уныния мы не испытывали.

Но тут обогнавший нас микроавтобус притормозил.

Салон был битком набит пивом и веселыми студентами, как выяснилось — географами.

— Мужики! — орал их предводитель. — Мы только что сдали зачет! А что должно следовать за этим? Разумеется, отличная попойка! Плюньте на ваш Йеллоустоун, и айда с нами в горный лагерь географов. Там, кстати, один ваш землячок уже два месяца работает.

Мы вежливо отказались — знаем мы эти вечеринки, чреватые отклонением от маршрута,— и расстались на перекрестке у самого подъема на перевал, где находился государственный кемпинг.

— А это вам, чтобы не скучно было спать в лесу! — крикнул на прощание самый веселый географ и протянул упаковку пива из двенадцати банок.

Ночевка в кемпинге действительно получилась нескучной...

Настоящий запад

В Айдахо нам многое пришлось испытать впервые: в первый раз столкнулись с настоящей пустыней и чуть не отдали концы из-за обезвоживания организма; впервые нас остановил американский полицейский (по фамилии Шенский) и проявил максимум дружелюбия, узнав о нашем гражданстве; именно в этом штате нас впервые взял на борт старый водитель настоящего американского грузовика, правда, сам он был родом из Канады. А кроме того — мы впервые поссорились со Стасом из-за обоюдного упрямства — сказывалось психологическое напряжение целого месяца совместного путешествия.