Журнал «Вокруг Света» №08 за 1983 год

Меня поразил не только смысл его слов, а и литературный испанский язык, который не вязался с его крестьянским обликом. Передо мной был явно начитанный и думающий человек. Это еще более подогрело мой профессиональный интерес. Что касается смысла разговора, то тут не было ничего нового. Стресснер — сам наполовину немец, а по убеждениям — родной брат фашистов. Беглецы из рейха, когда он три десятка лет назад захватил власть, помогли ему натренировать личную охрану и организовать всеобщую слежку за гражданами Парагвая. Эсэсовцев Руделя и Контрика, приближенных диктатора, опознали давно. Прямо в центре Асунсьона стоит шикарный клуб «Алеман» (по-испански «немец»), где соотечественники диктатора открыто щеголяют в гитлеровских мундирах со всеми регалиями и хором поют «Хорста Весселя».

— Не понимаю, — осторожно поддержал я беседу, — почему Кренфорд действовал так открыто и не принял никаких мер предосторожности? Выглядит это по меньшей мере наивно.

— Его могли обмануть, — вмешался другой парагваец. — Допустим, его подставила нацистам израильская разведка «Моссад». В Педро-Хуан-Кабальеро у нее есть свои люди для контактов с нацистами. Дружба сионистов с ними началась еще при Гитлере. Им нужны время от времени такие жертвы, чтобы поддерживать сионистские настроения у евреев и произраильские настроения у широкой публики на Западе. Не думаю, чтобы в стороне осталось и ЦРУ. Через американские руки прошли почти все гитлеровцы, кто сейчас устроился в Парагвае, и Соединенным Штатам они принесли присягу верности раньше, чем Стресснеру. Он получил фашистских инструкторов от ЦРУ, да и сам такой же слуга американцев, как и его присные.

На сей раз меня поразила уже не манера выражаться и не информация, а то, как этот человек открылся передо мною. Тогда я не сообразил, что мои расспросы лишь усугубляют их подозрение, будто я намерен пойти по следам канадца. Такая идея, безусловно, мне и в голову не могла прийти. Поэтому откровенность парагвайца меня насторожила, даже показалась провокационной. И я с иронией спросил:

— И что же, ни один добрый патриот не мог предупредить канадца, чтобы он не делал глупостей?

— А как вы это себе представляете? — собеседник посмотрел на меня холодно.— Едва он ступил на нашу землю, за ним стали следить в десять глаз. Он сел в такси, таксист — осведомитель. В гостинице все — от администратора до коридорного — осведомители полиции. На улице к нему не подойти. В немецком квартале — тем более. Потом нужно было к нему присмотреться, мы не могли рисковать. А он искал контактов только с сомнительными людьми. Да и не дали ему долго разгуливать по городу. Убрали ночью через несколько дней после приезда.

Кое-какое представление о том, чего стоит в Парагвае неосторожность, у меня было. Сколько безвестных патриотов расстреляно, разрублено на части, сброшено в воздухе с самолетов. Сколько прошло через застенки, испытав на себе чудовищные порождения патологической фантазии нацистов и «мбаретов»: «пилету» — корыто с нечистотами, куда пытаемого погружают, пока он не начнет захлебываться, «пикану» — пытку электрическим током, «эль сархенто» — семихвостную плетку. Сколько их пропадает в подземных казематах, где на полу стоит затхлая вода и не дают заснуть крысы. Сколько умирает медленной смертью в концлагерях, разбросанных по всей стране...

— В городе Кренфорда прозвали «одиноким кабальеро» — «одиноким рыцарем», — заметил второй парагваец. — То ли в насмешку — в Педро-Хуан-Кабальеро рыцарей мало. То ли из уважения. — Парагваец повернул голову на шум мотора. Оба махнули рукой и бросились к автобусу. Один крикнул:

— Не будь одиноким рыцарем! Не езди туда! Нельзя в одиночку!

Эти последние слова прояснили окончательно: это — борцы. Рискуя всем, подпольщики, несмотря на обоснованные подозрения, все же предупредили неизвестного человека, потому что был малейший шанс, что это человек честный, друг. Вера в человека при всей строгости конспирации, самоотверженная забота о товарище — вот, наверное, не последняя причина, почему партия в Парагвае пережила страшные преследования и продолжает действовать, растет. Чаще стала выходить газета парагвайских коммунистов «Аделанте», партия начала выпуск бюллетеня «Милитанте».

Недаром коммунистическую партию называют в Парагвае «кебрачо». По-испански это значит дерево «сломай топор».

Виталий Соболев, корр. Всесоюзного радио и телевидения — специально для «Вокруг света»

Тоба-маской требуют свою землю

Парагвай — единственная страна в Латинской Америке, где признаны два государственных языка, и один из них — гуарани. Индейский язык, на котором коренные обитатели здешних мест говорили искони. Факт этот всегда служил предметом особой гордости парагвайских властей и как бы доказывал, что в Парагвае нет индейской проблемы.

Проблема тем не менее существует. Точнее говоря — пока существует, ибо решают ее в Парагвае по-стресснеровски. Индейцев истребляют. На них охотятся — так перебили почти всех людей племени аче на северо-востоке страны. Делалось все это якобы для приобщения к цивилизации. «Цивилизованным» называется индеец, который одет, крещен, носит фамилию Родригес или Санчес и приучен к работе на земле. На чужой земле, которая еще вчера принадлежала племени. Поскольку аче, не понимая, что им желали добра, сопротивлялись, приходилось объяснять им цели и задачи нововведения доступными средствами — в основном пулей.

Чиновники, занимающиеся этой проблемой, не могут прийти к единому мнению о причинах индейского упорства. Одни предполагают, что у аче просто нет понятия о частной собственности и, значит, они не готовы к жизни в цивилизованном обществе. Другие пришли к выводу, что индейцы по темноте все еще считают землю своей. Но тем не менее в обоих случаях все согласны в том, что аче нужно учить уму-разуму.

Поскольку информация о воспитательных мерах парагвайских властей вышла за пределы страны (См. журнал «Вокруг света» № 8 за 1974 год — «Последние из аче» и № 12 за 1976 год — «Охота на индейцев».), те стали действовать осторожнее. Для начала сделали все, чтобы нежелательные люди вообще не попадали в колонии для аче. А затем перешли к методам если не более гуманным, то менее шумным.

Племя тоба-маской проживает на другом от аче конце страны — в центре провинции Чако. Земли там плодородные, но долгое время оставались неосвоенными. И индейцы тоба-маской жили довольно спокойно. При этом они ведать не ведали, что еще в 1800 году их земли приобрела компания «Карлос Касадо».

Через какие-то сто восемьдесят лет компании потребовались именно эти земли в районе Касанильо. Появились землемеры, техники, и старейшинам племени объявили, что им следует освободить чужую собственность от нежелательного присутствия. Индейцы пытались воспротивиться, а поскольку многолетнее соприкосновение с цивилизацией не прошло для них бесследно и чему-то они научились, обратились в суд. Казалось, что дело оборачивается не так уж и плохо: документы на право владения составлены были основателем компании Карлосом Касадо не очень грамотно, нашлись неточности, и суд объявил земли «спорными». И хотя это не могло удовлетворить индейцев полностью, в специфических парагвайских условиях такое решение можно было считать почти положительным.

И тогда в дело вмешался «мубурувичи» («великий вождь», как положено его называть на гуарани) Альфредо Стресснер. Закон действительно есть закон — даже в Парагвае. Но издавать законы, изменять их и отменять может президент, который никогда не задумается сделать это, если сочтет удобным. Стресснер конфисковал двадцать пять тысяч акров плодородной земли в Касанильо. И тем положил конец делу о «спорных землях». Они стали бесспорными.

Через день после конфискации индейцы заняли территорию, разрушили геодезические знаки и сожгли барак, где жили техники и строители. Утром следующего дня прибыли армейские грузовики, солдаты погрузили в них всех триста пятьдесят тоба-маской. При этом они прикладами избивали индейцев без различия пола и возраста. Грузовики отвезли племя на девяносто шесть километров к западу в засушливую местность, именуемую на картах «Километро дос вейнте» — «Двести двадцатый километр». Тут индейцев выгрузили и посоветовали назад не возвращаться.

В правительственных газетах акция рассматривалась как весьма гуманная: могли же непокорных и перебить, а ведь оставили жить. Это первое. А второе умилило и того больше: перед тем как индейцев перевезти, саперная часть построила для них несколько бараков из рифленого железа.

Земля на «Километре» оказалась неплодородной, запасы продовольствия кончились, и уже через три недели пятеро индейцев умерли от голода. Для племени в триста пятьдесят человек это весьма ощутимая потеря. При таком темпе от тоба-маской довольно скоро не останется ни одного человека.