Журнал «Вокруг Света» №11 за 1972 год

Прошло тридцать, лет, но до сих пор гибель первого командира подземного гарнизона осталась одной из неясных страниц Аджимушкая. Неясных, потому что нет в живых никого из тех, кто был в тот момент в штабе. Одни погибли позднее в боях, другие попали в плен и погибли в концлагерях.

Наша экспедиция разбирала лишь некоторые завалы. Мы не искали специально могилу. Но в одной из стен, глубоко в камне, мы нашли перержавевшие гранатные осколки, и каждый из нас снова задумался над обстоятельствами гибели Ягунова.

Когда в мае 1942 года шла напряженная эвакуация войск Крымского фронта и войска наших трех армий под непрерывными бомбежками и давлением противника отходили на Керченский полуостров, бывший комдив 138-й горнострелковой дивизии, начальник отдела боевой подготовки штаба Крымфронта полковник Ягунов стал старшим на КП штаба. Он сумел объединить разрозненные арьергардные части, отряды и боевые группы. Рядом с ним были командиры и рядовые, пограничники и морские пехотинцы, кавалеристы и танкисты, саперы и связисты... Они были рядом, и им досталась самая нелегкая доля на войне — прикрывать отход армии. Они стояли насмерть, сколько было в солдатских силах, у двугорбого Царского кургана и белых домиков Аджимушкая, и если бы совершили на войне только это — все равно за один этот подвиг заслужили они бессмертную славу. Но впереди у бойцов была еще 170-дневная оборона и борьба...

Известны свидетельства противника о «советских арьергардных частях, не пожелавших сдаваться в плен» и ушедших в подземные лабиринты Центральных Аджимушкайских каменоломен под руководством полковника Ягунова. «Приказ продержаться до возвращения Красной Армии точно выполнялся», — напишет составитель немецкого документа в ставку гитлеровской армии. Напишет педантично и в то же время с невольными нотками удивления перед непонятным мужеством людей, которое независимо от воли автора проглядывает в этом документе. «Ягунов, сдавайтесь! — кричали немцы в микрофоны радиостанций и громкоговорители спецмашин. — Гарантируем вам жизнь!»

«Всем! Мы, защитники Керчи, задыхаемся от газа, умираем, но в плен не сдаемся. Ягунов». Эта радиограмма, переданная открытым текстом старшим лейтенантом Ф. Ф. Казначеевым, начальником главной рации Аджимушкая, ушла в эфир 24 мая 1942 года, в один из самых первых и тяжелейших дней обороны.

И вот эта смерть... «Полковник погиб, разряжая гранату», — можно и сейчас услышать и прочитать в разных исследованиях об Аджимушкае и... не найти ответа на невольный вопрос: зачем командиру гарнизона нужно было лично разряжать гранату?

Наша экспедиция работала в дни, когда в Керчь к 30-летию обороны съехались из разных городов защитники Аджимушкая. Мы говорили со многими. «Ягунов взял со стола гранату, и она разорвалась у него в руках» — так примерно говорили те, кто слышал о трагедии еще тогда, во время обороны. От кого слышали? «Так говорили...»

Мы сидим втроем — старший лейтенант Анатолий Васильевич Шаля, крымский журналист Владимир Владимирович Биршерт и я — в Т-образном тупичке под стенкой, на котором химическим карандашом написано «Штаб». Стараемся представить ту обстановку...

Журналист Владимир Биршерт двадцать с лишним лет занимается Аджимушкаем. Мальчиком, как и многие керченские сорванцы, он начал ходить «под скалу», как говорят местные жители. За годы он собрал огромный — без преувеличения — материал. Вел переписку с десятками людей, участниками и свидетелями тех событий.

Сапер Анатолий Шаля обнаружил и обезвредил в крымской земле сотни взрывоопасных предметов и за долгие годы службы изучил на практике почти все системы гранат, мин и снарядов.

— Граната могла взорваться, если она стояла «на вилке», — сказал Анатолий Васильевич и показал нам, как это могло быть. — Но тогда должен быть щелчок и две или четыре секунды до взрыва.

— Значит, кто-то мог умышленно положить ее в таком положении?

— Он случайно мог взять или подвинуть на столе гранату, — волнуясь, сказал Володя Биршерт и встал с камня, — услышал щелчок и успел в те две или четыре секунды, которые оставались до взрыва, принять решение. Он мог бы кинуть ее в дальний конец штольни и, возможно, успел бы заскочить за угол, но кругом стояли люди, и кидать было некуда. И он сжался, закрылся, согнулся и почти все осколки прикрыл собой. И это могло быть так, а не иначе, потому что, по свидетельству разных людей, у Ягунова была вырвана взрывом грудная клетка, часть живота, подбородок и руки по локоть.

...Когда-то до войны он требовал от курсантов Бакинского пехотного училища уметь заряжать винтовку за три секунды и однажды, встретив у штаба одного курсанта, привел за собой в кабинет, положил на стол секундомер и скомандовал ему заряжать винтовку. Курсант четко выполнил команду за две с половиной секунды по секундомеру, и строгий начальник училища, «полковник в пенсне», неожиданно тепло улыбнулся, полез в нагрудный карман кителя, вытащил оттуда две узкие полоски бумаги — билеты в театр — и подал курсанту, и приказал оформить ему увольнительную в город.

Теперь, наверное, он скомандовал самому себе...

Ярко горят лампы-люстры, которые подтащили связисты к очередному завалу. Стучат ломы и лопаты. Гудит зуммер полевого телефона:

— Спиртовка... Спиртовка, я — Пламя. Прием!

— Лагерь? Новости?

— Работаем на завале. Где? Иди по нитке телефона. У входа встречу. Все.

Тридцать лет назад здесь тоже звенели телефоны, горел свет, тарахтел, подавая энергию, движок Л-3, и радисты Аджимушкая искали по приемнику свои армейские станции на Кубани.

— ...Спиртовка, я — Пламя. Прием!

Слышимость отличная у входа, но в глубине и в районе «штаба» плохая, практически никакой. Над головой двадцатиметровый слой камня. И давно замолчал наш транзистор...

Мы ищем документы людей, которые были последними и у которых «не на миру» был последний бой. Спускаясь в черные дыры каменоломен, они видели, как летели над Царским курганом в сопровождении «мессершмиттов» в сторону переправ тяжело груженные «юнкерсы» и им навстречу взлетали, отчаянно звеня на форсаже моторами, одинокие наши истребители, прилетевшие с Тамани. Значит, шла еще переправа, шли по проливу катера и шхуны. Армия уходила... А они оставались. И может быть, у кого-нибудь из них в один из тяжелых дней обороны появилось чувство (и у сильных людей бывают минуты слабости), что о них уже давно забыли, исключили из списков действующей армии, и уже написали писаря их матерям и женам, что их сыновья и мужья «пропали без вести». И не было возможности, сняв противогаз и прижимая к губам микрофон, сказать на весь мир, что они живы, потому что была завалена взрывом рация.

Но о них помнили. О них доносили командованию наши посты на косе Чушка. Радировали моряки-разведчики с полузатопленных теплоходов «Шахтер» и «Горняк» в середине Керченского пролива. Взрывы, ракеты и светящиеся трассы в районе Аджимушкая наблюдала из залива, подняв перископы, наши подводные лодки, видели, вылетая на задания, экипажи ночных бомбардировщиков... О них знали, о них думали. И если бы не общее ухудшение обстановки на юге, когда наши войска вынуждены были оставить Севастополь и немцы прорвались на Кубань, к ним пришла бы помощь!