Журналист: Назад в СССР

— Писал я, это мой почерк. Но где и когда — не могу вспомнить, извините…

И он снова уставился в блокнот. А я…

Я в это мгновение увидел, что с краю блокнота выглядывает краешек какой-то бумажки, по цвету — из этого же блокнота. Воротынов не мог этого видеть, потому что к этому времени он вновь занял свое, видимо, уже полюбившееся ему место у окна. Поэтому стоявший к нем спиною Сотников загораживал от особиста Воронова и то, что тот сейчас держал в руках. А я, сидевший сбоку, отчетливо видел уголок бумажки, лежавшей сейчас в раскрытом блокноте. И писатель, очевидно, смотрел именно на нее!

Глава 17 Тайна Сотникова

— Ну, хорошо, — кивнул Сотников. — Допустим, что это так, и вы действительно не помните, при каких обстоятельствах сделали эту запись.

С этими словами он забрал блокнот у Воронова и осторожно поместил его обратно в нагрудный карман своего пиджака.

— Но эта запись вам хотя бы понятна? Вы понимаете, о чем писали? Понимаете ее смысл?

Писатель некоторое время тупо смотрел на Сотникова, а потом вдруг взорвался:

— Конечно, понимаю! Ведь это я писал, я!! И поэтому я понимаю тут каждое слово! И каждую букву! И цифру!

После чего указал пальцем на грудь Сотникова, очевидно имею в виду лежащий у шефа в кармане собственный писательский блокнот.

Мне эта его эскапада показалась весьма странной. Что-то вывело его из себя, что-то в этом блокноте чуть не взорвало его сознание изнутри. Не тот ли листочек, вложенный в блокнот, который я заметил совершенно случайно?

Тут было о чем подумать.

Но еще более странным мне показалось то, что сразу после этого эпизода с блокнотом Воронов как-то мгновенно сник, успокоился и надолго замолчал. Он словно замкнулся в себе, сидя в своей постели, и теперь лишь взирал на нас насупленным взглядом.

Он либо действительно устал, либо у него была какая-то другая причина закончить этот разговор, потому что когда заговорил вновь, он вдруг понёс какую-то несусветную чушь, что у меня натурально уши завяли. Писатель начал плаксиво твердить, что находится в опасности, что за ним следят неизвестные люди, и он даже видел их во дворе изолятора из окна своей палаты. Якобы две каких-то темных личности совсем недавно прятались внизу, в скверике, поминутно поглядывая именно на его окно. И что он, Воронов, их страшно боится и теперь просит, чтобы к дверям его палаты непременно приставили вооруженную охрану.

Он был так напуган и возбужден, что всё его тело стало мелко сотрясаться, как от сильного озноба или припадка лихорадки.

Воротынов, не долго думая, вызвал врачей, и те стали колдовать над пациентом. Очень скоро нас попросили выйти и недвусмысленно дали понять, что всякие разговоры на сегодня закончены. По-моему писатель явно нуждался в хорошей дозе успокоительной инъекции.

Мы с Сотниковым вышли из больницы и остановились возле его машины.

— Куда тебя подбросить? — спросил шеф.

— Пожалуй, что домой, — ответил я.

— Ты не бери в голову всё, что он тут наговорил.

Сотников приглашающим жестом распахнул передо мной дверь автомобиля.

— Не беру, — кивнул я, поудобнее усаживаясь на переднем сидении. — Его рассказ очень напоминает «Человека-невидимку» Герберта Уэллса. Помните, эпизоды, как тот прятался по ночам в магазинах?

— Ну, Воронов все-таки автор детективов, а не писатель-фантаст, — ответил шеф, заводя мотор.

— Одно другому не помеха, — возразил я. — Я в детстве перечитал уйму фантастики с сюжетами прямо из детективных романов.

— То есть, ты хочешь сказать, что не поверил ни единому его слову?

Во взгляде Сотникова читалось откровенное недоверие.

— А я, признаться, думал, что тебя всерьез увлечет его история, — заметил он. — Когда еще, как не в юности увлекаться всеми этими машинами времени, летающими тарелками, пришельцами. Он нам сегодня рассказал удивительнейшие вещи, этот Воронов. И его история выглядит если и не достоверно, то, во всяком случае, вполне логично. Ты заметил, всё у него звучит как-то вполне буднично, без роялей в кусах, чудесных превращений и прочих спецэффектов. Где он не знает или не понимает, Воронов честно признается: не знаю, не понимаю, не могу объяснить. Это, если хочешь знать, подкупает. А у тебя, друг мой Александр, он по-моему совсем не вызывает симпатию. На протяжении всего разговора ты все больше помалкивал, будто в рот воды набрал. Я иногда поглядывал на тебя украдкой, и мне показалось, что порой во время его рассказа ты откровенно скучал.

«Знал бы ты, шеф, чего мне давалось сохранять это безучастное выражение на своей физиономии» — мысленно посетовал я. А вслух саркастически произнес. — Я же вам уже говорил, шеф, в свое время я прочитал немало фантастики.

— Да уж… — словно размышляя вслух, пробормотал Сотников. — Я-то, признаться, впервые тебя увидев, подумал: ну, вот, очередной «юноша бледный со взором горящим»…

Я усмехнулся и продолжил его цитату:

Ныне даю я тебе три завета:

Первый прими: не живи настоящим,

Только грядущее — область поэта.

— Вот видишь, даже Брюсов, оказывается, говорил о путешествиях в будущее. Об их пользе и значении для таких как ты.

Тон его был насмешливо-назидательным, только еще указующий перст не воздел к небу.

— Но я — никакой не поэт, Владимир Аркадьевич, — с притворно-виноватым видом ответил я. — И мне кажется, что в вашем агентстве гораздо больше нужны не поэты и всякие прочие р-р-романтики, а наоборот — люди, которые…

—… поэзии более предпочитают прозу. А ещё точнее, суровую прозу жизни, — продолжил мою тираду Владимир Аркадьевич. — Потому что ты, по-моему, отъявленный скептик.

— Скорее, реалист, — уточнил я.

— Да-да, — согласился Сотников и нахмурился, видимо, прикидывая, стоить ли обгонять грузовик, что вот уже несколько минут тащился впереди нас, как деловитый и неповоротливый жук. — Но вот что я скажу тебе, друг ситный. Не очень-то я верю в таких юных старичков, каким ты мне тут представляешься. На карьериста ты не похож, профессию себе избираешь совсем не прагматичную, да и больших денег не сулящую. А уж начитан — по самое не могу, цитатами шпаришь как старый газетный волк, так что впору тебе поменять специализацию: филфак по-моему тебе ближе, кафедра литературы и всё такое…

Слушая его, я сейчас мысленно лягнул себя, отвесив собственному эго «волшебный пендель». Он тысячу раз прав: слишком распускаешь язычок, старина, для семнадцатилетнего пацана ты слишком напичкан цитатами, а ведь всего лишь вчерашний школьник! Умерь свой пыл, дружочек, будь проще, и люди за тобой потянутся. Сейчас мы попробуем рискнуть и вывести этого Сотникова на чистую воду откровенности.

— Именно поэтому, стажер, иногда мне кажется, что ты не совсем искренен со мной.

Ну, вот, решил я: или теперь или никогда. Пора и показать ему зубы, сам же говорит, мол, я — старый журналистский волк.