Зима в горах

— По направлению к школе?

— По направлению к школе. Не думаю, чтобы это было случайным совпадением. Мне кажется, он хотел появиться как бы невзначай и встретить меня с детьми у ворот школы, когда я буду связана их присутствием по рукам и ногам. Если бы ему удалось довести их до истерики в присутствии всех, кто там был — их школьных товарищей, других мам и пап, да еще, пожалуй, кое-кого из учителей, — он получил бы отличное оружие против меня. Я бросила семью. Если дети страдают, то исключительно по моей вине. — Она сделала несколько быстрых нервных глотков. — Мне, конечно, тысячу раз наплевать, по чьей это вине. Я просто хочу, чтобы они не страдали или хотя бы страдали как можно меньше, если уж это неизбежно.

Роджер не успел ничего ответить — появилась Мэри. Она завернулась в полотенце, из которого торчала только ее головенка с мокрыми волосами, прилипшими к черепу, и босые ноги.

— Я знаю, о чем вы тут говорите, мама, — спокойно сказала она.

— Вот как! — сказала Дженни.

— Да, — сказала Мэри. — Ты хочешь, чтобы Роджер был нашим новым папочкой. Но папа очень умный и всегда зарабатывал много денег, и мы жили в очень красивом доме. — Она повернулась к Роджеру. — А вы ведь не можете заработать очень много денег, не можете?

— Могу, — сказал Роджер.

— Но вы же работаете на автобусе. Умный человек не станет там работать. Мой папочка не стал бы работать на автобусе.

— О да, он не стал бы.

— А вы работаете, и у вас нет красивого дома. Я же видела, где вы живете. Мне там очень понравилось, но для семейной жизни это не годится.

— Да, я действительно работал последнее время на автобусе, — сказал Роджер. — Но я не только это умею делать. — Он посадил Мэри к себе на колени; она не сопротивлялась. — Я могу заработать много денег, и у меня будет красивый дом. Ты захочешь тогда жить со мной?

— Да, — сказала Мэри. — Если у вас все это будет.

— Будет. Подожди, увидишь.

— А как же папа? — спросила Дженни, подливая себе еще джина.

— Я об этом тоже думала, — сказала Мэри. — Он может навещать нас по воскресеньям. Я все равно больше люблю его по воскресеньям. Он тогда надевает свою красивую меховую шапку, и мы ходим гулять.

Она спокойно, не спеша, соскользнула с колен Роджера.

— Надо пойти поглядеть, как там Робин, — сказала она. — Он пускает свой пластмассовый кораблик. — И она вернулась в ванную.

Роджер поглядел на Дженни. Дженни отхлебнула джина, потом, шмыгнув носом, поставила стакан, и Роджер увидел, что она плачет.

— Не плачь, любимая, — сказал он, подходя к ней. — Похоже, что все будет хорошо.

— Да, — сказала она, пряча лицо у него на груди, — я потому и плачу. Кажется, мы сумеем все наладить, Роджер, кажется, сумеем.

— А тогда…

— Тогда я умру от счастья, — сказала она, — и снова рожусь на свет и буду жить вечно…

Январь ушел, пришел февраль с талым снегом. Море было похоже на свинцовую фольгу, стены замка исходили паром, впитав в себя всю влагу шумных плескучих ливней, возвещавших приход весны. И вопреки враждебной непогоде народившийся год расправлял крылья. А сердце Роджера было как ваза с крокусами на залитом солнцем подоконнике.

И все же воздух был полон угроз. Джеральд Туайфорд не появлялся больше ни у школьных ворот, ни где-либо еще, но его злой, растревоженный дух витал над menage [58] в отеле. Однажды утром Дженни, поборов свой страх, отправилась на машине в Нантвич, чтобы обсудить положение вещей с родителями. Она вернулась далеко за полночь, и Роджер, дожидавшийся ее в номере, видел, помогая ей лечь в постель, что она совершенно обессилена и близка к нервному расстройству. По счастью, была пятница, и она могла не вскакивать спозаранок и отоспаться. За субботу и понедельник она мало-помалу оправилась и снова повеселела. Роджер старался не задавать ей вопросов, и она не стала ничего ему рассказывать — заметила только, что испытание оказалось ничуть не менее тяжелым, чем она предполагала.

58

Супружеской четой (франц.).

— Но теперь это уже позади, — добавила она. — Я все-таки заставила их понять.

— Они не хотят познакомиться со мной? — спросил Роджер, внутренне ощетиниваясь.

— Успеется, — сказала Дженни. — У нас будет для этого достаточно времени, когда мы станем официально мужем и женой.

На том все пока и кончилось. День святого Давида приближался, его отблеск уже лежал на всем. Мэдог не один десяток раз за сутки взбегал по ступенькам отеля с каким-нибудь не терпящим отлагательства поручением, и Дженни ушла с головой в спасительную предсъездовскую суматоху.

— В конце концов, — сказала она Роджеру, — кельтская поэзия — это на самом деле важно. Если бы не съезд, мы бы не были сейчас вместе.

В ответ Роджер придумал себе шуточную визитную карточку:

М-р Роджер Фэрнивалл,

Сам себе господин,

ул. Зеленого горошка, девять,

харчевня Лланкрвис.

Однако общее возбуждение передалось и ему, он чувствовал его в своих жилах. День святого Давида, несомненно, станет памятной вехой в их жизни. Примерно так он и сказал однажды вечером Райаннон, которая, сидя за своей стойкой в пустом вестибюле, покрывала от нечего делать лаком ногти и была явно не прочь почесать языком.

— О да, этот день останется в памяти, — сказала она. — Вы не знаете и половины того, что будет.

— Чего же это я не знаю? — спросил он.

— Не один только Мэдог готовится к этому дню, — сказала она. — У Дика Шарпа тоже свои планы.

— Вот как? Ну, рассказывайте, — нетерпеливо сказал Роджер.

— Скоро сами узнаете, — поддразнила она его. — Но вам я скажу, ладно. Он готовит большую распродажу на это утро.

— Большую… Что?

— Будет распродавать свои автобусы. Все до единого. Он выходит из игры.

— Вы уверены?

Она подняла на него глаза.

— Разве я когда-нибудь ошибалась?

— Нет, Райаннон, — сказал он, — вы никогда не ошибаетесь, вы всегда правы, мудры, добры и прекрасны.

— Ну, я бы этого не сказала, — заметила она и снова занялась своими ногтями. — Но, хочешь не хочешь, до меня доходит все.

И это действительно было так. Райаннон всегда получала безупречную информацию. Дня через два по всему Карвенаю и во всех близлежащих поселках были расклеены объявления, оповещавшие о распродаже. Роджер тщетно пытался понять, случаен ли выбор даты или в этом есть какой-то особый смысл. Неужели Дик Шарп задумал вступить в некое тайное единоборство с Мэдогом? Но Айво, как-то столкнувшийся с аукционистом, который должен был производить распродажу, давал совершенно прозаическое объяснение этому факту: день святого Давида приходился на субботу; все аукционы обычно проводятся по субботам в утренние часы, когда народ бывает посвободнее и можно собрать больше покупателей; день святого Давида пришелся на ту субботу, когда аукционный зал был не занят.

— Это значит, что в город хлынет толпа народу, а он и без того будет переполнен, — заметил Роджер.

— Место для всех найдется, приятель. Это резиновый город. Он раскроет свои возможности. Дома здесь на колесах — откатим и только. К тому же было сделано открытие, что и замок у нас картонный. Это бутафорский замок, он сохранился от пантомимы, поставленной в честь короля Хируордом Бодрствующим. Стоит поднести к нему спичку, и места будет много, сколько угодно места.

Весь Карвенай жил теперь в ожидании первого марта. Или почти весь. Одним ветреным вечером Роджер шагал по узенькой улочке, на которую выходила боковая стена отеля «Палас». Отсюда же был вход в один из трех баров отеля, и Роджер уже хотел было завернуть туда, чтобы промочить горло, когда его внимание привлекло расклеенное теперь повсеместно объявление: «Распродажа средств общественного транспорта. Включая омнибусы и запасные части». Он, как всегда в этих случаях, приостановился, чтобы прочесть объявление и снова ощутить приятный трепет торжества при виде того, как Дик Шарп черным по белому расписывается в своем поражении. Объявление было набрано красивым старомодным шрифтом и выглядело солидно, как театральная афиша Викторианской эпохи; быть может, тот же самый печатный станок когда-то с грохотом отхлопывал объявления о распродаже карет. «В 11.00 в Аукционном зале, Замковая площадь, Карвенай». Он прочел объявление до конца и почувствовал приятную теплоту во всем теле.