Зима в горах

Потом они долго не спали и разговаривали.

— Но это же глупая затея! Какое я имею ко всему этому отношение?

— Это дает возможность все понемногу наладить. Ты переберешься отсюда и возьмешь с собой ребятишек.

— В отель?

— Детям нравится жить в отелях, когда они знают, что это не навсегда.

— Но что я буду делать с ними целый день?

— Они будут ходить в школу.

— Нам всем там не разместиться. Невозможно сидеть друг у друга на голове.

— У тебя там будет не одна комната.

— Я не справлюсь с целой оравой кельтских поэтов.

— Мэдог с ними справится. У тебя будет чисто секретарская, работа, и ты будешь получать достаточно большое жалованье, чтобы не зависеть от Джеральда.

— И от тебя, — задумчиво присовокупила она.

— И от меня, если ты этого захочешь.

— Ах, Роджер, одному богу известно, чего я хочу.

— Ну вот, а бог начал с того, что послал тебе эту возможность. Я скажу Мэдогу, что ты готова немедленно приступить к работе.

— Не знаю, право. Вероятно, надо попробовать. Но сначала я должна забрать Мэри и Робина. Несчастные, бездомные крошки!

— Они не бездомные. Они могут жить в отеле «Палас».

Как только Дженни с Мэри и Робином водворилась в отеле «Палас», весь ритм жизни Роджера круто изменился. Владевшее им напряжение ослабело. Теперь уже все его душевные силы не были направлены на холодную упорную борьбу с Диком Шарпом, и часовенка в горах перестала быть его единственным, одиноким приютом. Он по-прежнему ездил с Гэретом на его автобусе — не пропустил почти ни одного рейса, но между ними уже возникла безмолвная договоренность о том, что их сотрудничество подходит к концу. С Диком Шарпом по части автобусов все было, по-видимому, кончено, но противники хотели добиться от него, чтобы он объявил об этом во всеуслышание, дал какое-то неоспоримое подтверждение того, что сложил оружие. Когда это произойдет, Роджер будет знать, что он может считать себя свободным. А так как Дженни предстояло проработать с Мэдогом до первого марта, проще всего было до того времени оставить все, как есть.

Но многое, конечно, изменилось. Роджер теперь уже куда меньше бывал в своей часовне. Он наведывался туда между рейсами, чтобы поддерживать огонь в печурке, а потом приходил ночевать. Один раз, очень осторожно он попробовал уговорить Дженни разрешить ему переехать в отель и открыто поселиться вместе с ней, но она решительно наложила на это запрет. Это взволнует детей и будет противоречить истории, которую она для них выдумала. Уложив детей спать, она нередко просила доброжелательную горничную приглядеть за ними в ее отсутствие, а сама уезжала на два-три часа в горы к Роджеру в его одинокую обитель. Кроме того, они урывками встречались несколько раз на дню, и этим он должен был довольствоваться. Они всегда обедали вместе в отеле, и после семичасового рейса он снова забегал в отель, чтобы поужинать с ней. К этому времени дети обычно были уже в постели, и в эти часы — от четверти восьмого до десяти — они дольше всего могли без помех побыть вдвоем. А потом, если Мэри и Робин крепко спали и Дженни не чувствовала себя слишком усталой после целого дня работы с Мэдогом, она садилась в свою малолитражку, ехала следом за желтым автобусом до Лланкрвиса и оставалась у Роджера до полуночи. Это была суматошная жизнь, но она давала им радость. Они знали, что это всего лишь прелюдия к другой, более прочной совместной жизни, и был в ней налет неожиданного, драгоценный для них обоих после долгих лет уныло однообразного существования.

И дни бежали, радостные, похожие на сон. Порой Роджер пробуждался среди ночи с чувством тревоги: отпечаток нереальности лежал на всем… Но по большей части он жил, не задумываясь, не заглядывая вперед, довольный тем, что приносил ему сегодняшний день. Да в конце-то концов ничего другого и не оставалось, как ждать. Ждать, когда Дик Шарп сделает какой-то ход, ждать, когда Джеральд Туайфорд начнет действовать сообразно с законом, ждать, когда настанет первое марта и увенчает старания Мэдога.

Мэдог заставлял Дженни работать не покладая рук, но и сам работал как бешеный. Писалось несметное множество писем, снимались номера в гостинице, принимались представители всевозможных организаций, устраивались обеды и ужины, журналистам давались интервью. День съезда кельтских поэтов приближался, и это мероприятие приобретало все более внушительный размах и все более четкие контуры. Был уже снят зал муниципалитета, в местных газетах появились статьи — одни приветствовали начинание, другие выступали против, и Мэдог теперь так мало уделял времени своей работе в конторе, словно нарочно добивался, чтобы его уволили. Он то и дело появлялся в отеле «Палас» и тут же исчезал, из всех карманов у него торчали телеграммы и письма. Все это мало-помалу начало производить впечатление на служащих отеля, весьма скептически настроенных поначалу. Тон задал управляющий отелем, воочию увидевший цвет денег ЮНЕСКО у Мэдога в руках и изо дня в день не без удовлетворения наблюдавший, какое количество первоклассных и дорогостоящих обедов и ужинов исчезает в глотках всевозможных letterati [56] чиновников и посредников.

56

Литераторов (итал.).

Даже Райаннон, хотя глаза ее и поблескивали насмешливо, всякий раз, когда их взгляд останавливался на Роджере, — даже она не осталась безучастной к охватившему всех волнению. Роджер был благодарен ей за это и за то, что она в отличие от английских девушек не рассматривала собрание поэтов, как нечто среднее между клубком змей и детским садом.

Так шли недели. Дружба Роджера с Гэретом была нерушима. Он даже провел несколько воскресных дней у Гэрета вместе с Дженни и детьми. Все было чудесно! Вот в том-то и беда. Слишком все было хорошо, не бывает так в жизни. Что-то должно было случиться.

Настал день, когда это предчувствие беды сделалось настолько неотвязным, что Роджер предупредил Гэрета: ему придется уехать на три дня.

— Дела? — спросил Гэрет, вытирая ветровое стекло замшей.

— Да. Я решил взять быка за рога, поехать в Лондон и поглядеть, стоит ли еще на месте моя квартира. Вы понимаете, мне ведь нужно будет где-то…

«Разместить Дженни и ребятишек», хотел он сказать, но умолк на полуслове. Обсуждать эту сторону своей жизни с Гэретом он почему-то не мог. Его дружба с Гэретом была крепкой и подлинной, но она существовала как бы внутри некоего магического круга, за пределами которого теряла свою реальность. Поэтому Роджер не договорил, а Гэрет ограничился молчаливым кивком.

Вечером Роджер все обсудил с Дженни. Его лондонская квартира не могла стать их постоянным домом, но, что ни говори, там имелись две просторные спальни, и она вполне могла послужить им пристанищем, пока Роджер найдет что-нибудь попросторнее. Работу он тоже подыщет себе получше. Они могут уехать: он устроится на два-три года где-нибудь за границей. Лондон совсем не казался им подходящим местом для подрастающих детей. И ведь в конце концов перед ними был весь мир: Европа, Америка, Африка.

— Но кончится тем, что мы все-таки вернемся сюда.

— Нет, Дженни, ничего этим не кончится. Обещаю тебе.

— Даже если Джеральд все еще будет здесь? — спросила она.

— Его здесь не будет. Его влекут к себе деньги и власть. Северный Уэльс его не удержит.

— Это верно. А мы, когда захотим осесть, вернемся сюда, верно?

— И это будет восхитительно. — Он поцеловал ее.

На следующий день поезд доставил Роджера в Лондон, а такси — до его квартиры. Комнаты предстали перед ним холодными, необжитыми, бездушными, но он понял, что устроиться тут можно. Впервые, осматривая все глазами семейного человека, он увидел недостатки этого жилья, но также и заложенные в нем возможности. Разместиться в этой квартире можно будет без особого труда.

После гор Лондон поразил его какой-то своей невсамделишностью. Некрасивые улицы, бесцветные толпы людей, спешащих куда-то, словно спугнутые призраки, безвкусная еда, всепоглощающий, торжествующий эрзац и подделка… Город был похож на собственное отражение в мутном стекле. И не раз, вдруг замерев среди торопливого потока улицы, Роджер вспоминал горы, величавое, сверкающее в лучах солнца море, дым, вьющийся над трубой дома Гэрета под отвесной стеной отвала. Там звучал язык людей, здесь — бормотание сумасшедших.