Зима в горах

— Тогда в чем же дело? — требовательно спросил Гэрет. — Глядя на ваши рожи, можно подумать, что Дик Шарп как-то исхитрился вызволить этого молодчика, снять его с крючка.

— Нет, — сказал Айво. — Дик Шарп не вызволил его. Он оставил его на крючке.

— Посмотрите, — сказала вдруг Дженни, показывая в окно. Длинная серая машина отъезжала.

— А, вильнула хвостом акула, — пробормотал Гито.

— Я хочу выпить, — резко сказал Айво. — Пошли отсюда. Идемте к Марио, он уже, верно, открыл.

— Ладно, пошли, — сказал Гэрет. Он встал, отодвинув стул. — Только сначала скажите мне одно: кому поверила полиция? Вам или Дику Шарпу, тому, что он там наврал?

— А Дик Шарп ничего не врал, — сказал Айво. — У него не было никакой своей версии. Малый этот сказал, что столкновение произошло по нашей вине, а мы сказали, что по его. Полиция приняла наши объяснения, потому что мы старые, опытные шоферы, двадцать лет водим тяжелые машины по здешним дорогам и ни разу не сделали аварии, а он просто мальчишка, неизвестно откуда взялся и вел автобус, не имея шоферских прав. А теперь пошли, выпьем, и я расскажу вам еще кое-что, если у меня повернется язык об этом говорить.

Он направился к двери. Но прежде чем последовать за ним, Гэрет с немым вопросом повернулся к Гито. Тот медленно покачал головой. У него, как и у Айво, не было охоты рассказывать о том, что произошло в полицейском участке.

Они вышли из кафе и молча зашагали по тротуару. Дженни и Роджер замыкали шествие. Она просунула руку ему под локоть и проговорила негромко:

— По-моему, им все это осточертело, верно?

— А, по-моему, они очень расстроены или обескуражены, но трудно понять, что произошло.

— Они теперь будут против Гэрета?

— Не вижу причины, почему бы это, — ответил Роджер.

Когда они подходили к пивной, Марио снимал с двери замок и в зале царила та первозданная атмосфера свежести и чистоты, какая бывает в ресторанах, пока все бутылки и стаканы еще стоят нетронутыми, пока никто еще не загрязнил воздуха своим дыханием, не нарушил ни единым словом прозрачной настороженной тишины. Предводительствуемые Айво, они тесной кучкой сбились у стойки.

— Buon giorno [52] , — приветствовал их Марио, сверкая глазами и зубами. — Большие события происходили сегодня утром?

52

Добрый день (итал.).

— Ты, значит, уже все слышал? — угрюмо спросил Айво.

— Ну, не все, — сказал Марио. — Как оно на самом деле было, я надеюсь узнать от вас. Я слышал только, что автобус Дика Шарпа попал в аварию.

Роджер ощутил легкий frisson [53] , отметив про себя, что Марио впервые по собственному почину упомянул в разговоре Дика Шарпа. Хотя и в пустом баре. Словно то, что случилось сегодня на снежной, скользкой горной дороге, развеяло какие-то чары…

— Пинту горького, — сказал Айво.

53

Озноб (франц.).

Марио молча нацедил первую пинту этого знаменательного дня и поставил ее перед Айво. Айво как-то нарочито неторопливо взял кружку, столь же подчеркнуто медленно поднес ее к губам и вдруг, резко опрокинув в глотку янтарную пенистую струю, одним махом опорожнил кружку почти на две трети.

Все смотрели, как он осторожно ставит кружку обратно на сверкающую чистотой стойку.

— Помимо автобуса Дика Шарпа, — сказал он, — аварию потерпел еще кое-кто. Шофер Дика Шарпа.

— Вот как? — сказал Марио.

— Да, — сказал Айво. — Его засунули головой вниз в сортир и спустили воду. Теперь он бултыхается где-нибудь в канализационной трубе, и всем на это наплевать.

Он резко обернулся и встретил устремленные на него со всех сторон взгляды. Выражение его лица изменилось; громко, с преувеличенной бравадой он воскликнул:

— Выпивку всем! Будем праздновать! Пусть по нашим улицам потекут реки пива и вина! Пусть ребятишки барахтаются в вине, пусть бабушки раскроют свои зонтики и поплывут в них, как в лодках.

Марио с задумчивым видом принялся нацеживать в кружки пиво. Гэрет придвинулся ближе к Айво. Он сверлил Айво взглядом, словно пытаясь проникнуть в его тайные мысли.

— Потому вы оба и пришли с такими постными рожами? — грубо спросил он. — Потому что этот прохвост будет теперь отвечать по закону?

— Да, — сказал Айво. Он взял кружку, осушил ее до дна. — Повтори, Марио.

— Ну что ж, — сказал Гэрет, — ваше великодушие делает вам честь. А я бы так собственными руками свернул ему шею.

— Если бы ты это сделал, — неожиданно сказал Гито, выглядывая из-за плеча Айво, — это было бы куда чище, чем та мерзость, которую с ним там сотворили.

— А мне наплевать на то, что с ним сотворили, — сказал Гэрет. Лицо его снова стало маской, резко обозначились все прямые линии. — Если вы такие жалостливые, объявите для него сбор пожертвований.

— Ты ведь даже не знаешь, что произошло. — В голосе Гито звучало предостережение.

— А, черт побери! — взорвался Гэрет. — В кои-то веки мне удалось одержать над ними победу, и если победа, так победа, и я желаю об этом услышать.

— Ладно, ты это заслужил, Гэрет, — сказал Айво. Он произнес эти слова легко, небрежно, чуть иронично. — Не думай, что мы не на твоей стороне, дружище. Мы ведь все солдаты, не забывай. Сражение выиграно, и мы отпразднуем победу пивом и будем праздновать весь день до поздней ночи. Но мы с Гито… — Он на мгновение умолк и прикрыл глаза рукой, словно преодолевая огромную усталость. — …мы с Гито только что собственными глазами видели, как удав проглотил кролика, и вблизи это не такое приятное зрелище.

Теперь уже у всех были в руках кружки с пивом, и Айво снова входил в свою привычную роль средневекового фигляра, сейчас он даст им спектакль: возмущение, гнев, омерзение — все будет опосредствовано, доведено до апогея, преображено силой искусства. Роджер смотрел, слушал, и ему открывалось то, чего он раньше не понимал: он увидел истоки темного, упорного предубеждения против искусства, проявляющегося почти в каждом поколении, — этот холодный страх перед его могуществом, которое, что ни говори, а все-таки, может быть, и от дьявола. Разве не дано ему возводить сотканные из сочувствия дворцы восторгов на зыбучем песке страдания — страдания кого-то неведомого или позабытого, кому сочувствие уже бессильно помочь и кого следовало бы помянуть благоговейным молчанием или молитвой?