Зимний Мальчик

В парк ехали не мы одни: кто-то с лопатами и метлами только собирался потрудиться, кто-то с пивом или чем покрепче — предаться отдохновению.

Парк у нас полудикий. Когда-то, ещё до войны, в нём было всё, что полагается парку отдыха: Зеленый театр, парашютная вышка, качели, карусели и даже планетарий. Война до Чернозёмска не дошла, Воронеж не пустил, стал неколебимой стеною, но средств поддерживать парк, понятно, не было, и он долгое время пребывал в запустении. А сейчас в нём решили построить сельскохозяйственную выставку, вроде московской. Поменьше, конечно, но тоже знатную. Экскаваторы, бульдозеры и прочая тяжелая техника рычала и гремела, создавая новую реальность, потому мы прошли дальше к Пионерской Горке, где, по преданию, первые пионеры Черноземска приветствовали когда-то дедушку Калинина.

Прошли чуть дальше, в рощицу, сели на поваленное дерево и стали отдыхать.

— Давайте пить пиво, как его пьют немцы, — предложил Суслик.

— А как они его пьют? — поинтересовался простой человек.

— Сейчас половина двенадцатого, так?

Все посмотрели на часы.

— У нас два часа, раньше половины второго уходить не будем. Вот последний глоток пива и нужно сделать в половину второго.

— Одну бутылку — и два часа?

— Столько, сколько нужно. Важен процесс.

— А как же баварские желудки? — спросила Надежда. На лекциях по анатомии нам рассказывали про то, что баварские немцы пьют по десять литров за вечер, отчего и сердце, и желудок раздувает до бычьих размеров.

— Так то в пивной. И это было давно, до войны. Сегодня немец — человек расчетливый, лишнего не выпьет. Нет, если угостят… Но в условиях ограниченных ресурсов он сумеет получить удовольствие от каждой капли.

И мы стали пить пиво по-немецки. Если глоток маленький, десять кубиков, бутылка — пятьдесят глотков. Получается, по глотку в две-три минуты. А остальное время — радоваться жизни и разговаривать. О чем разговаривать? О самом простом, естественно. О смысле жизни.

— Посадить дерево исполнено, — сказал Женя. — Осталось построить дом и вырастить сына.

Стали небойко спорить, с чего начать, с дома или с сына. Логика призывала — с дома. Где иначе сына растить, в чистом поле? А практический опыт говорил, что дома можно не построить вовсе, или построить тогда, когда сын уже просто не получится. В силу естественно-биологических причин. Построил и умер. От старости.

— Это смотря что строить. И как. И где. Если поехать в Сибирь, или в Нечерноземье, или…

И все почему-то посмотрели на меня.

— Дикий Запад, золотая лихорадка, индейцы — это все очень романтично, — согласился я. — Или, в нашем случае, нефтяная лихорадка: сибирские месторождения, Саяно-Шушенская ГЭС, да мало ли всесоюзных строек на карте. И да, квартиру там дадут. Со временем. Но разве смысл жизни в казенной квартире?

— Тебе легко говорить, — сказала Гурьева. — Ты с родителями не живешь, у тебя…

— Именно потому и говорю. Когда у человека тесная обувь, кажется, всё бы на свете отдал ради обуви просторной. Но, получив растоптанный сандалет, понимаешь, что обувь стоит много дешевле всего на свете. Квартира — та же обувь, размером только больше.

— Любая собака стоит дороже, чем конура для неё, — согласился Суслик. — Человек и подавно. Потому ставить смыслом жизни жилье — очень сильно себя недооценивать. И вообще, дерево, дом, сын — такой завет мог проповедовать крепостник-помещик своим мужикам.

— Это как? — спросил простой Женя.

— Посадить дерево, а лучше лес — помещик его продаст и будет с деньгами. Изба — само собой, где ж мужику жить. А сын — новая крепостная душа ценой в пятьсот рублей на ассигнации.

— То есть в Сибирь, на село, в Тмутаракань стоит ехать потому, что хочешь работать в Сибири, на селе, в Тмутаракани, а не ради квадратных метров жилплощади, — подвел итог Сеня Юрьев.

— Без квадратных метров туда вообще никто никогда не поедет, — вставил особое мнение простой человек Женя. — Я уж точно.

— А распределение?

— По распределению в Каменский район за последние десять лет направлено семьдесят врачей. Работают сейчас восемнадцать. Куда делись остальные пятьдесят два? — загадала загадку Семенихина.

Все дружно сделали по одному глотку.

Тяжелая техника замолкла. Рабочий полдень, адмиральский час.

— Чижик, а вот скажи честно, зачем тебе столько денег? — спросил Шишикин. Кто о чем, а он о наболевшем.

Вопрос я ждал. Как не ждать, если авансы от театров, полученные за март, вышли таковы, что комсомольские взносы оказались больше стипендии. В несколько раз.

— Столько — это сколько? — решил уточнить я.

— А вот сколько ты получаешь.

— Зарабатываешь, — поправила Надя.

— Ну, пусть зарабатываешь. Нет, я не из зависти, просто пытаюсь представить. Дом у тебя есть, машина есть, что ты ещё можешь купить? Ну, хорошо, ещё три костюма, или даже десять, а дальше?

— Насчет десяти это вряд ли, а два летних костюма я сейчас шью. Вернее, мне шьют. Строят. В ателье. Для дела.

— Для какого дела?

— У меня в мае финал первенства России. По шахматам. Шахматы — спорт консервативный. Костюм, галстук — без них нехорошо. Как в тренировочном костюме на лекцию в институт прийти. Неуважение к сопернику, к турниру, к шахматам вообще. Пусть видят, что в Черноземске тоже культурные люди, не лаптем шампанское пьют. Летом жарко, и костюмы нужны летние, лёгкие, чтобы не париться. Да мне и самому приятно играть в костюме. А в шахматах самоощущение — штука не последняя.

— Да я не о костюмах, пусть, а дальше? Дальше?

— Ты, Игнат, верно, думаешь, что у меня дома сундук, и я в него так и складываю пачки десяток? А я тебе скажу, что денег за оперу я и в руках не держал. Они на сберкнижку переводятся. Как наберется известная сумма — я её перевожу на срочный счет. А с текущего снимаю деньги по надобности, то полсотни, то сотню. В целом трачу примерно столько же, сколько тратит средний советский человек. А все деньги — в доверительном управлении государства.

— Это как?

— В Сберкассе деньги населения тоже не в сундуки кладут. Эти деньги перечисляются в банк, в наш советский банк, и уж оттуда инвестируются, куда государство сочтет нужным. На строительство школы, электростанции, да вот хоть и обновление нашего парка. Вкладчиков у сберкассы по стране десятки миллионов, соответственно, и денег изрядно. Потому каждый рубль работает на строительство коммунизма. Ну, или куда его государство направит. И да, никакого неудобства или стеснения от того, что государство высоко ценит хорошую и нужную работу, я не испытываю совершенно.

Наконец, скажу, что деньги я постараюсь использовать так, чтобы не было мучительно больно за бесцельные траты, а, наоборот, было приятно вспомнить.

Говорил я не только для Шишикина, и даже не для одногруппников. Знал, что разнесут по всему институту. Включая ректора.

Но вопрос Игнат поднял правильный. Деньги нужно тратить. С умом, но тратить. Тратить, но с умом.

Наконец, час пробил, последний глоток сделан, и вынырнувшая из кустов старушка подобрала все пятнадцать бутылок. Четырнадцать пустых и одну полную — мою. Я решил держать трезвость до турнира. И во время него тоже. Преимущественно из-за крыс, но не хотелось и сбивать тонкую настройку: мыслилось мне сейчас легко и ясно, зачем рисковать?