Зимний Мальчик

Последний свободный вечер я провёл в драмтеатре, давали «Ревизора». Сколько смотрю, столько восхищаюсь. И ведь Гоголь никаких писательских курсов не кончал, а взял — и отчеканил на века. Пока жива Россия, жив и Ревизор.

В таком вот состоянии я вернулся в «Октябрь» — да-да, на такси и прямо ко входу (у мастера из Ростова встреча с ночными омичами окончилась мелкими телесными повреждениями, потерей кошелька и часов, скидывались по пятерке). Прошёл к себе, посмотрел «Время», новых авиакатастроф не случилось, и на том спасибо. Перечитал вчерашнего «Сибирского Комсомольца», где была заметка о Первенстве России, и фотография, где я и гроссмейстер Виккерс играем во Дворце Железнодорожника. Фотография была хороша, насколько может быть хороша газетная фотография в принципе — я, вперив взор в переносицу соперника, тяну руку к чужому ферзю. И написано, что за три тура до окончания я обеспечил себе чистое первое место. Меня объявили открытием турнира и даже назвали Русским Фишером. Вот почему? Это уж Фишера, скорее, можно назвать американским Алехиным или Талем. Сколько их было, наших чемпионов? Алехин, Ботвинник, Смыслов, Таль, Петросян, Спасский. А сколько американцев? Один Фишер. Мы ещё проверим, каков он на излом, хваленый Роберт Герхардович. Причем следует помнить, что матушка Фишера училась в Первом Московском мединституте, а батюшка работал биологом в очень закрытом учреждении СССР. Так что фишеровские корни тоже здесь, в России.

Ладно, журналисты мне приятное сделать хотели. Фишер, так Фишер.

Подумал, не позвонить ли в Чернозёмск. Решил, не стоит. И без того Лиса и Пантера хотели прилететь в Омск и ободрить, но я отговорил. У них сессия, а я что, я справляюсь. Скоро вернусь. Всем большой комсомольский привет, сила в движении!

Я стал укладывать чемодан. Завтра в это время я уже буду подлетать к Черноземску. Если, конечно, всё пройдет штатно.

Постучали в дверь. А, это местный мастер, Золотников. Без доски и без часов, но с бутылкой коньяка, которую он тут же поставил на стол.

— Хочу выпить с вами! — сказал он. Ему как раз тридцать пять, плюс-минус пара лет. На вид.

— Желание понятное, но не пью.

— Одну рюмку!

— Не пью совершенно. Могу предложить нарзан.

— Нарзан не пью я. Слишком крепкий для меня, — и, без паузы:

— Завтра будешь играть на победу?

— Играть иначе значило бы плюнуть вам в лицо.

Он задумался.

— Это оскорбление?

— Это наоборот.

— Ну, ладно. А то давай ничью. Ты и так чистое первое место занимаешь.

— А с победой будет ещё чище.

— Ну, была бы, как говорится, честь предложена, — он повернулся и пошёл к выходу. Пришлось догнать и всунуть в руки оставленную бутылку коньяка.

И вот так каждый вечер. То один мастер, то другой приходят с бутылкой и предлагают ничью. За бутылку. И ещё готовы червончик добавить. В следующий раз буду стараться жить наособицу, на другом конце города. Вот только какого города?

Я запер номер, закончил укладывать чемодан. Отжимания, дыхание, душ, телевизор. Показывали телеспектакль «Цветы Запоздалые». Воля ваша, а «Ревизор» лучше.

Кто-то вновь постучал в дверь, но я не открыл. Постучат и отстанут. Был бы ППШ и лицензия на отстрел — нет, тоже бы не открыл. Я добрый.

Через пять минут пришла дежурная по этажу и стала гнать стучавшего:

— Напьются и ходят! Вот я милицию вызову! Уходите немедленно!

— Да я к другу!

— Нужен нам такой друг!

С дежурной шутки плохи, и мастер Золотников отступил.

А я завел будильник на без десяти шесть и лёг спать.

Что примиряет с новым местом, будь то Тула, Омск или Кротовые Дворики, это возможность видеть новые сны. Новые — в смысле иные. Мне снилось, будто я — это вовсе не я, а штабс-капитан Соколов-Бельский, служу адъютантом Александра Васильевича Колчака, выполняю особые поручения. Вот и сейчас я спрятал в подвалах гостиницы «Россия» сто килограммовых золотых слитков. «На оперативные расходы», — сказал Александр Васильевич, подразумевая подкуп чешских командиров.

Золотой килограммовый слиток — совсем небольшой, меньше плавленого сырка, это я знал, не только как штабс-капитан, но и как Миша Чижик: дедушка оставил один такой слиток (и с дюжину поменьше, по сто граммов). Но сто слитков — это и тяжело, и громоздко. Я разделил их на партии по двадцать. Двадцать слитков — это литр объема. Полкирпича. И спрятал в подвале. В винном погребе. Вина там давно не было, разграбили, а стены были. Кирпичные. Я вытаскивал по кирпичу, разбивал его, кирпич, пополам, помешал в нишу двадцать слитков, и прикрывал половинкой кирпича. Насухую прикрывал, без раствора. Свежий раствор оставляет следы, да и вытащить сложно. А без раствора достать слитки минутное дело, стоит только приглядеться повнимательнее. И знать, куда глядеть. a1, b3, c5, d7, f8, h7. Ход конем. Шесть кирпичей, а не пять? Потому что под кирпичом а1 ничего нет. А остальные кирпичи не помечены. Соображать нужно.

Считалось, что я в подвале ищу динамит, заложенный красными подпольщиками, потому всю гостиницу эвакуировали. Один я герой.

И, когда вышел с десятком динамитных шашек (припасенных, конечно, заранее), меня чуть качать не начали. Но не начали: динамит — штука непредсказуемая.

И вот теперь я усталый, но довольный, готовился ко сну. Нам, геройским адъютантам их высокопревосходительств, тоже нужен сон.

Но в дверь постучали.

— Мишаня, открывай, у меня коньяк! Шустовский!

Это приятель, капитан Сизых. Не отвяжется. Ну, и коньячку неплохо бы выпить, тем более шустовского.

Я открыл дверь — и получил пулю в грудь. Потом вторую, третью…

— Извини, Мишаня, приказ, — сказал Сизых, и выстрелил мне в голову.

Как раз под звон будильника. Не мог этот капитан прийти попозже. Он бы пришел, а я уже проснулся. Вот бы Сизых удивился.

Я сел, опустил ноги на пол. Приснится же…

Во сне я был совершенно уверен, что там, внизу, в винном погребе, в стене заложено сто килограммов золота. Но сон ушел, пришло рацио, и сразу засомневалось. Ну с чего бы это Колчаку прятать золото в винном погребе? Мог бы вполне держать его в сейфе, для подкупа кого нужно. Для себя лично? Опять в сейфе. На случай мятежа и бегства? Так некогда будет в стене ковыряться, да и далеко не убежишь с центнером золота. А меня зачем убивать? Чушь и дичь, в общем. Смешались впечатления от экскурсии, вечернего визита мастера Золотникова (вот и ещё золото) и самой гостиницы, в которой, действительно, жили колчаковские офицеры. А потом жил Гашек. Но Гашек мне не приснился. Не достоин я видеть Гашека. Приснилось золото. Свинье грязь снится.

Ну, а вдруг? Вдруг там и в самом деле золото, в винном погребе?

Может, и было когда-то, согласился внутренний голос, да только давно его нашли. При ремонте. Или просто в поисках клада простукивали стены. А хоть и не нашли, то заштукатурили ту стену тяп-ляп, заложили стеллажами, устроили бойлерную. И вообще, зачем тебе золото, Чижик, сто килограммов? Государству сдать? Похвально, только не забывай, что психиатрическая больница — рядышком. Дорогое государство, мне во сне привиделось, будто я спрятал центнер золота ходом коня. Мне вообще много чего снится. Ядерная война, легионы крыс, а наяву голоса слышу. Привет из палаты номер шесть, Михаил Чижик!

Я окончательно проснулся. Зарядка, душ, кофе, сборы. Я рассчитался за номер, вызвал такси. В аэропорт, пожалуйста. Подождите, пожалуйста. Поместил чемодан в ячейку камеры хранения и поехал завтракать. Последний тур начинается рано, в одиннадцать. Люди разъезжаются по всей России, кто поездом, кто опять поездом, я вот самолетом, и самолет уходит в девять. То есть в двадцать один. По местному времени. Должен успеть.

Плохо играть на полный желудок, но еще плоше — на пустой. Выбрал середину. Съел яичницу из трех яиц плюс сто граммов колбасы. С учетом, что всё с пылу, с жару, последствий быть не должно. Но сульгин под рукой.

Вышел. От кафе до Дома Железнодорожников два квартала. Пятнадцать минут неспешной ходьбы.

Я и шёл неспешно. С расчетом прийти за пять минут до пуска часов.

— Гражданин! Ваши документы!

Остановила меня милицейская пара: сержант и сержант. Но почему? Вид у меня вполне презентабельный: шляпа, плащ, галстук, костюм, чистые туфли.

Достаю из кармана пиджака паспорт и членский билет спортобщества «Динамо».

— Он динамовец! — сказал один сержант другому.

— Сам вижу.