Змееносец. Сожженный путь
Шрифт:
– Не спрашивай меня, кто убил, спокойно ответил Зафир. Скажи почему?
– Я знаю, ответил Рустам. Я знаю, повторил он, кивнув головой.
– Не будет коммунизма на нашей земле, и "шурави" не будет,- я знаю, равнодушно произнес Зафир, глядя на Рустама.
– Да, кивнул Рустам. Никого не будет, шепотом добавил он.
– Наша земля будет чище, и люди добрее, сказал Зафир, и ускорив шаг, пошел вперед.
– Подожди, догнал его Рустам, взяв за руку. Он посмотрел ему в глаза, и увидел в них, - решимость. Скажи мне, почему один мусульманин, не поймет другого?
– Ты не знаешь ответ, спросил Зафир, остановившись.
– Нет, покачал головой Рустам. Если оба живут в мире и согласии с Аллахом, ходят в мечеть, держат пост,- не знаю, пожал плечами Рустам. А ты?
– Хорошо, натянуто улыбнулся Зафир. Давно ты на войне Рустам? спросил он, глядя ему в глаза.
– Очень давно, задумчиво промолвил Рустам. Я
– Что у тебя есть, спросил Зафир. Дом, семья, скотина?
– У меня ничего нет, покачал головой Рустам.
– А у других есть, сказал Зафир. Есть хороший дом, вкусная еда, земля, скот, большие сады. Власть, усмехнулся Зафир. Они повелевают такими как ты, и я, и другие люди. Они, как и мы,- мусульмане. Правда? спросил Зафир, заглядывая в глаза Рустама.
– В твоих словах есть доля истины, согласно кивнул Рустам.
– Они не защищают свою землю, как мы, с оружием в руках, им хорошо вместе с "шурави", и жизнь слаще, и денег больше. Правда? Я тысячу раз умру, чем, нарушу Шариат, горячо говорил Зафир. А им, не надо, хорошо и без веры. Шахид - вечно живой! Он дает урок свободы, человечности, достоинства. Всем нам, он дает понять, что такое самопожертвование! Он указывает, нельзя оставаться равнодушным, перед лицом угнетения. Вот почему во всем мире, мусульмане жертвуют собой! Мы проливаем кровь свою, во имя Аллаха, защищая свою землю, изгоняя врага. Шахид, это мужество и героизм! Долг каждого мусульманина, ответить тем, кто покушается на его религию, достоинство, родину! Ты понимаешь меня Рустам?
– Да, я понимаю, ответил задумчиво Рустам.
– Потому и боятся они, гнева Всевышнего, что выжигает такую гниль, с нашей многострадальной земли. А мы, воины его, несем в себе чистую как слеза ребенка веру, она пылает в нас, и сердце болит, за землю нашу. Если мой брат стал таким, как они, я убью своего брата,- и в сердце моем, нет места, для него.
– Не все так живут, сказал Рустам, как ты говоришь. Как с бедняками поступить? Теми, что приняли коммунизм, как Аллаха?
– Нет веры выше, чем вера в Аллаха, спокойно ответил Зафир. Тот, кто верует в коммунизм, отрекся от Аллаха,- смерть, то, что его ждет.
– Да, кивнул головой Рустам.
– Мы слишком много говорили с тобой, спохватился Зафир. Караван свернул, надо догонять, добавил он.
– Дойдем, ответил Рустам, посмотрев на горную гряду. Здесь только одна дорога.
Небо бывает разным, но здесь, в "разноцветных" горах, оно кажется по особенному красивым. На родине оно другое, подумал Рустам. Родина, где ты? Там, за высокими горами Гиндукуша, моя земля, дом, и старики родители. Далеко. Воздух вроде тот, горы похожи, а небо, другое... Уж сколько лет не видел вас. Здесь, на краю земли, у меня другая жизнь, совсем иная... Первое время, я думал на родном языке, таджикском, и даже сны видел, а теперь, я думаю на пушту, и проживаю дни, мои печальные, за другого человека, того кто стал мне самым родным в этом мире, а я его и не знал. Долгою, и тяжелой дорогой иду я, и голова моя устала, и мысли, не могу я признать в этих людях, что рядом со мной,- мусульман. Они другие, как будто "затуманен" разум их, и головы. Хотят, что бы жили все по вере, и убивают своих братьев. Как тяжело понять того, кто в черной комнате стоит, и молчит. Убейте тех, кто неугоден, оставьте тех, кто станет целовать вам ноги. Чем они лучше? Их война, такая же, как и другие, подумал Рустам, догоняя караван. Этот юноша, глубоко уверен в том, что прав, только он. Переубедить его, можно, - сломать, нет. Сотни раз, повторяя суру Корана, он впитывает в себя истинную веру. Он прав, другого, не услышит. А жизнь иная, она как полноводная река, может "бежать" по руслу, а не захочет, "побежит" вспять. Размоет, разломает, и покажет свой характер. Тогда один построит новый дом, на том же месте, другой уйдет, а жизнь течет. Пуштун должен стремиться к хорошим делам, в своей жизни. Говорить добрыми словами, и его мысли должны, быть хорошими, разум - чистым. А этот юноша, и те, что с ним, думают иначе. Им больше нечего сказать... Они хотят что бы, их народ, нес их на руках, и поклонялся им! Презренная душа, что думает только о себе, подумал Рустам, увидев нагруженных лошадей каравана. Я же говорил, догоню, улыбнулся он себе".
– Дороги длинные, улыбнувшись, обернулся Рустам, глядя на Зафира.
– Хорошо, кивнул Зафир.
Караван втягивался в ущелье, по дну которого, протекала мелководная, горная река. "Красотища какая, подумал Гнедин, задрав голову. Он смотрел на отвесные склоны гор, нависшие над водой, а между ними, словно полоска, синее небо. Такое восхитительное, и настоящее, как в детстве, словно шагнуло из цветного альбома, такое сочное, и яркое. Хочется к нему прикоснуться, потрогать, потому, что не верится,- бывает ли такое? Он посмотрел на прозрачную воду у своих
ног, и прошептал:– Тоже мне речка,- ручеек.
Он опустился на колени, и, наклонившись, коснулся высохшими губами, холодной воды. Ах, как она хороша, водичка родниковая, такая ледяная, зубы сводит. Сделав несколько глотков, он выпрямился и повернувшись, взглянул на караван. Все пили воду,- лошади, люди... Набирали во фляги, умывались, плеская в лицо освежающей влагой. Гнедин набрал в ладони воды, и плеснул себе в лицо. Вода словно обожгла его, он прикрыл глаза, и подумал, если есть на свете счастье, то оно красивое, как это небо. Открыв глаза, он поднял голову, и снова смотрел на небо, такое ласковое, и ..." Красивое, подумал он, закрыл глаза, и строчки сами по себе, заговорили в нем, словно кто то невидимый, укреплял его изнутри. Еще стучится кровь в висках, еще трепещут жилы, и кровь течет, во мне, а я другой... Не тот- что был вчера, не тот что был сегодня, я злостью напоен, по самые края. Увидеть в небе солнце, плохая ли примета, а сколько мне осталось, дышать, глядеть, страдать... Ты приходи устало, под вечер, может, вспомнишь, все то, что не упало, с небес ко мне в ладонь, ты может тихо плачешь, а я все еще помню, твое дыхание, твой голос, - я живой! Наполнятся ветром легкие, и станет приятно в груди, какие еще они робкие, мои, первые шаги. И хочется плакать и петь, вдыхать "красоту небосвода", какие они еще мелкие, черты, у лица свободы...
– Не может быть так, что бы сразу, и сдаться, ведь надежда есть, прошептал Гнедин, с закрытыми глазами. Что-то тяжелое, опустилось ему на плечо. Он вздрогнул, открыл глаза, обернулся, и увидел перед собой, того самого моджахеда, ущипнувшего его за щеку. Он молчал и смотрел на Гнедина. А глаза его, такие печальные, словно говорили ему, - не бойся, ты будешь жить.
– Что? тихо спросил Гнедин.
– Да, тихо произнес мужчина, на пушту, повернулся и пошел к лошадям.
"Странный он какой- то, подумал Гнедин, глядя в след. Сказал да, я точно знаю это слово. Но, ведь он, наверняка слышал мои слова на русском,- наверняка! Что это? Как понять мне его? Совпадение? А как тогда, быть... Я же, еще, и мне... Ничего себе! Ошибка! Ну конечно, ошибка. "Сердце бешено колотилось, кровь приливала в голову, подрагивали руки, Гнедин, пытаясь сохранить спокойствие, сидел на камне, у воды. Да, он был уже не тот мальчишка, что отчисленным студентом, загремел в армию. Он стал другим, обозленным, и циничным, тем, кто без раздумий убьет, если надо. Тем, кто слышит запах крови, как матерый хищник идет по следу, вынюхивая тот единственный, зловредный, род человеческий. Умер, погиб в нем нелепый юноша, что мечтал, здесь в горах, среди "полудиких" людей. Нет мечты, есть только борьба, каждый день, каждую минуту, за то, что бы выжить... Он познал жизнь, увидел смерть, и родился заново... Забытый и брошенный, но с верой в сердце,- верой, самого в себя. Если остался один, не печалься, наверно так лучше, но, помни всегда,- умерший однажды, родится вновь,- закон! Не надо дрожать на ветру, не надо украдкой плакать, ты был добычей вчера, сегодня ты стал ...
Кабул. 1988год. Осень. Сутки до выхода.
Старший лейтенант Никонов, задумчивый, и сосредоточенный, шел мимо плаца, к себе в общежитие. Суета подготовки группы, забирала много времени, но ему, все казалось, каким то "туманным". Вроде и задача понятна, и личный состав готов, а терзал душу "червячек", будто подтачивал, не забыл чего?
– Товарищ старший лейтенант, доносился откуда-то сбоку, знакомый ему голос. Товарищ старший лейтенант!
Никонов обернулся, и увидел своего старшину, бегущего наперерез. Старшина Дроздов, придерживая рукой, "дембельскую" шапку, спешил трусцой, обегая лужицы, после дождя. Крепкий, высокий, с вихрастым чубом, светловолосый, "балагур", имел серьезное лицо, и помятый вид. " Что- то случилось, подумал Никонов, глядя на бегущего старшину".
– Быстрее, сказал Никонов, теребя в руках серый пакет.
– Есть, крикнул старшина, и ускорился. Подбежав, он вытянулся, и, приложив руку к шапке, громко произнес:
– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться?
– Ну что еще, Дроздов, спросил Никонов, я спешу. Давай четко, кратко, все вопросы. Понял?
– Так точно, кивнул Дроздов, опустив руку.
– Чего молчишь? удивился Никонов, вскинув брови.
– Аккумуляторы, день рождения, понос, выпалил Дроздов, шмыгнув носом.
– Чего, улыбнулся Никонов. Ты сам то, понял, Михаил, куда кого?
– Вы сказали кратко, я доложил, улыбнулся Дроздов.
– Хорошо, первую часть я понял, или почти, улыбался Никонов. Связисты "зажали" новые аккумуляторы на станции, и дают старые, а ты переживаешь, насчет качества связи. Правильно, я тебя понял, спросил Никонов.
– Правильно, кивнул Дроздов.
– День рождения, грустный праздник, задумчиво произнес Никонов. Поднял голову, посмотрел на небо, и, опустив, сказал: