Змеиная вода
Шрифт:
– А жандармерия что? – Бекшеев стиснул рукоять трости.
Синяк был не один. Просто тот, на руке, самый яркий. А вот на ребрах почти уже исчез, его и заметить можно, лишь хорошо приглядевшись.
А вот на ногах, выше колена, еще синие, свежие совсем.
– А что жандармерия? Что они могут-то? – Захар мертвую отпустил.
– Не знаю… задержать?
– Чтобы кого-то задержать – повод нужен. Вам ли не знать.
– А…
– Она отказывалась писать жалобы, - тихо произнесла Людмила. – Они часто отказываются… почти все… Приходят вот с синяками и ушибами. Порой с трещинами в ребрах.
Людмила качает головой.
– Никогда этого не понимал, - Захар продолжает осматривать тело и морщится.
– Вы мужчина.
– Зато вы женщина. Донесли бы, чем это заканчивается…
– Пытаюсь. Но… понимаете, здесь все так живут. Это норма.
– Это не может быть нормой!
– Не для них. Они росли и видели, как отец бьет мать… точно так же, как видели это их матери. И матери матерей. Они не знают, не представляют другой жизни. К тому же война была.
– И что?
– Мужчин осталось мало. Много меньше, чем женщин. Может, сейчас разница не так сильна, но… когда соседка одинока, и вторая тоже, и третья… а у тебя есть муж, то становится страшно его потерять.
– Настолько, что лучше позволить себя убить?
– Да, - ответ Людмилы был тих и тверд. – Для них – да… это… это на самом деле отвратительно. И… я вот ничего не могу сделать. Если я попытаюсь давить… попробую вызвать полицию, то… они больше не придут. Будут терпеть и синяки, и сотрясения. И все это закончится смертью.
Она обняла одну дрожащую руку другой и отвернулась, скрывая слезы.
– Дуры, - буркнул Захар. – Бабы – дуры… извините… я не про вас.
Почему-то извинение показалось лукавством.
И про неё тоже, про ту, что молчанием своим и не желанием что-то менять, потворствует… чужая мысль, но ясная, режущая. И Бекшеев забирает её тоже.
После. Подумает.
Надо всем.
– С чем она приходила? – спросил он, отводя взгляд от мертвой женщины, в наготе которой чудилось нечто донельзя постыдное.
– С беременностью, - Людмила произносит это не сразу. – Она… совета хотела… у нее и прежде случались беременности. Но все… обрывались.
– Кулаком, - мрачно добавил Захар. И по тяжкому вздоху Людмилы Бекшеев понял, что тот прав.
– Я просила её уйти от мужа. Обещала помощь. Переезд… у меня есть знакомые, которые приняли бы. Устроили бы на работу… да и в целом поддержали бы. Но…
– Отказалась?
Людмила молчит. И это молчание подтверждает слова. Когда она расклеивает слипшиеся губы, голос её звучит жалко:
– В этот раз срок был большим.
– Не заметно, - Бекшеев еще раз посмотрел на женщину. Ни живота, ни иных признаков.
– Шестнадцать недель… её муж как раз уезжал. Позвали куда-то на заработки. Она почему-то решила, что эти заработки его изменят. Но…
– Вы сомневались.
– Да ну, какие могут быть сомнения. Как был уродом, так и остался бы, - Захар положил руку на живот и поморщился. – Мертвая. Ничего не слышу, но тут Людмиле можно верить. Может, у нас по каким-то вопросам и расхождение взглядов, но специалист она отличный.
– Спасибо.
– Это не похвала. Факт…
Людмила
чуть морщится. И Бекшеев улавливает эхо обиды. Ей хочется не фактов, а именно похвалы. Но вслух Людмила говорит иное:– Плод отставал в развитии. Сказались и предыдущие выкидыши, и её нервозность. Она… женщины, подобные ей, подвержены эмоциям. Да и питание плохое… я спросила, почему она не пришла раньше. Я бы выписала ей витамины. Да я бы просто дала ей эти витамины! Но… с ними сложно.
– Точно. Никогда не понимал, что у таких дур в мозгах. Вот, - Захар попытался вывернуть ногу. – Тут. Смотрите.
Бекшеев увидел. Две крохотные темные точки на белой коже.
– Инга сказала, что этого ребенка непременно родит. И что муж её исправится. Изменится. Что он был злым из-за её неспособности дать ему сына. А теперь… только… понимаете, он бы вернулся и снова избил бы её. Может, не сразу, но через недели две-три сорвался бы. Такие не останавливаются. Только… те беременности обрывались на ранних сроках. Десять недель. Двенадцать… а эта… это уже совсем другое.
– Она бы не пережила, - произнес Бекшеев.
Пятнышки не казались опасными. Скорее хотелось взять тряпку и стереть их с кожи.
– Это укус, - Захар поманил Людмилу к себе. – Видишь?
– Вижу. Укус. Тут каждый год с укусами обращаются. Порой бывает и десяток человек за день.
– Так много змей?
– Болота… и да, много, - подтвердила Людмила. – Мне еще когда-то моя бабушка рассказывала… сказку или скорее предание. Мол, там, в болотах, есть тайное место, где зимуют гадюки. И там, в этом месте, земля полнится их ядом…
– Чушь какая… - Захар злится, и злость его кипит, вытесняя прочие эмоции.
– …и яд этот травит не только землю, но и воду. Что вокруг того места открываются родники, да не простые, а со змеиною водой.
– Неимовернейшая чушь.
– И что вода эта тайное свойство имеет. Если прочесть над ней молитву или заговор…
– Ну да, разница невелика…
– …а после подмешать в питие человеку, то можно этому человеку внушить, что пожелаешь… глупость, конечно.
– Хорошо, хоть вы это осознаете.
– Я-то осознаю, - Людмила обняла себя. – А вот они…
– Думаете, что змеиную воду искала?
– Бабушка говорила, что большинство укушенных женщин – это те, кто искал воду… что еще во времена её молодости сказка гуляла. Вот и…
– И чего внушать хотели? – Захар отступил от стола и прикрыл покойницу простынею.
– Как когда… кто-то от пьянства мужа отвадить. Кто-то – в семью вернуть, мол, соседка приворожила… кто-то и сам приворожить хотел. Бабушка им говорила, что это все чушь и суеверия. Но… её не слушали.
– А вас? – спросил Бекшеев.
– Меня… со мной про змеиную воду пока не заговаривали.
А вот теперь она солгала. Странно. Зачем лгать в такой малости?
– Наверное, знают, что я в такое не верю… не хочу верить.
– А могла ли она… искать эту воду?
– Могла, конечно. Она… она была довольно суеверной. Каждый раз мне про какие-то наговоры рассказывала… кресты там или тайные вышивки, или еще что… в общем, что-то, что уняло бы мужа.
– Каторга, - буркнул Захар. – Каторга такого мужа точно уняла бы… вещи вы забираете? И что с телом?