Змеиные боги

Короткий всплеск и тишина, он лениво отвернул голову, пробуя воздух на вкус длинным языком. Он пах отчаянием, страхом и надеждой. Удивление ударило по широким кольцам мышц. На что там можно было надеяться? Шутки кикимор лишают жизни, если ты заходишь на болотные тропы. Это в доме на них можно найти управу, поругаться, увидев вместо паскудного найденыша полено. Здесь они убивали. И, ругая себя за пробудившийся интерес, он коричневой молнией метнулся в воду, на ходу перемалывая кости, меняя личину.

Она казалась совсем иной, её речи, склад ума. Наивная, но такая открытая девочка Катя. Он чуял каждый шрам на её душе, но все они делали её лишь красивее. Вдыхали прекрасное в несуразность тонких костей, бледную кожу и острые плечи. Но самым прекрасным был брошенный ему вызов – недозволенность. О, она не опускала голову при одном его виде, из глаз не лились бесполезные соленые слезы, отвратительные всхлипы не портили нежного образа. Девочка Катя смотрела открыто и прямо, она не боялась его – её страшил мир, в котором оказались эти люди. И каждая их ошибка, каждый промах принимались им с интересом. Пока царь не понял, что сам угодил в западню.

Сунул голову в слишком узкую нору, в ней не развернуться, чтобы выбраться наружу. Щек не понял, когда невесомо-легкий интерес сменился жаждой – ненасытной, неугомонной. Желанием обладать.

Обладать не дрожащим от страха телом, как бывало с ним ни одно столетие – наслаждаться вызовом, смехом и дыханием. Когда девочка Катя сама пробежалась по его загривку мягкими пальцами, змею показалось, что он вот-вот потеряет обладание вместе с человеческой оболочкой.

А кольцо звало, оно приглашало принять новую невесту – жадную, испорченную, пропахшую гнилью прелых листьев. Ему нужно было лишь метнуться вперед, оставляя на её горле рваные полосы, и обязательство исчезнет. Нет, пугать нельзя. Не Катю, не сейчас. Он плавно подводил их к нужной черте, внимательно следил за реакцией и неумолимо двигал их в верную сторону.

И когда мерзкая девчонка незаметно переложила кольцо в Катеринин карман, он почти почувствовал себя наполненным, счастливым.

Человеческая жизнь скоротечна. Жизнь его невест – неумолима. Быть может оттого, что он не то искал? Раболепие, поклонение, страх, подчинение. Они погибали, как нежные цветы анемоны, и каждый раз он чуял привкус разочарования на конце сдвоенного языка.

Не сейчас. Когда на руках послушно лежала подрагивающая Катя. Она не каменела, не стремилась улизнуть – жалась к нему, как к единственному спасению и это невероятно тешило. Наперерез выскользнули две тени, но они так же бесшумно растворились за стволами, увидев его взгляд. Царь забрал то, что ему полагалось, в расстегнутом кармане Невесты золотым боком блестело кольцо.

В бане прохладно, обиженный банник едва поддерживал жар с печи, но этого было достаточно человеческому телу, чтобы не продрогнуть. Он спускает её с рук в предбаннике, понимающе клонит голову, пряча ликующий взгляд:

– Я буду ждать тебя здесь, хорошо?

Катя не плачет. Из темно карих глаз на него смотрит обреченная тоска, комкается испуг. И она хватает его за руки. Подрагивающие губы с размазанными по ним каплями крови приоткрываются, шепот такой невыразительный, что будь он человеком – не разобрал бы слов.

– Не уходи от меня, не бросай. Я не хочу оставаться одна.

Торжество тянет в улыбке губы, но он сдерживается. Спокойно кивает и шагает в парилку, переплетая их пальцы.

Люди называют это шоком – она заторможенная и слишком послушная, тяжело реагирует на происходящее. Бледная кожа отливает синевой, почти такая же холодная, как его собственная после пробуждения. Щек слышит её сердце – тонко бьющееся, зачастившее. Катя позволяет ему медленно снять с себя одежду. Такая доверчивая, протягивает навстречу мочалке руку, поворачивается спиной, а у него зрачки в вертикаль тянутся, натура разрывает на части, мешают удлиняющиеся клыки.

Так изголодавшийся уж смотрит на аппетитненькую полевую мышку, чья шерсть блестит под закатными лучами солнца.

Его мышка опускается на полог и осоловело смотрит в стену. Теперь она не пахнет железом и солью, нет приятной примеси запахов травы и земли, привычных его обонянию. Она пахнет не менее желанно – собой. Мокрые волосы тяжелым пологом опускаются до плеч, капли воды падают с них на кожу, скользят по ложбинке между небольшими округлыми грудями, опускаются в пупок. Щек терпит. Не торопится, одергивает себя и давится этим желанием. Почти хрипит, ощущая, как темнеет вокруг пространство, невероятно тесно становится в штанах, возбуждение тянет пах. Змей умеет заставлять, умеет внушать и подчинять, но с ней неожиданно важной становится добрая воля.

Опустился на колени напротив, лениво подув на влажные костяшки, Катя встрепенулась, вернулась частичная осознанность взгляду:

– Меня разрывает от боли, от невозможности помочь тебе. Скажи только, что мне сделать? Я могу помочь хотя бы забыться…

Он почти не лукавит, видеть её такой – неестественно болезненно. Только боль в Катерининых глазах мешает ринуться напролом, снося последние преграды. Так близко к своей цели, так рядом.

«Я всегда была одиночкой, я совсем не подхожу людям вокруг».

Он помнил её слова в ту ночь на поляне. Неловкие признания в собственной непригодности. И тогда он бы рассмеялся, но побоялся её обидеть. Разве может быть кто-то более естественный и гармоничный? Люди всегда были глупцами и слепцами. Резво хватали все, что открыто блестит. Целовали блестящий пирит[1], игнорируя спрятанное под ногами золото.

Смоль тоскливо смотрела на небо, а в её глазах он видел отражения звезд.

И сейчас, за этот момент, он навсегда бы распрощался с кольцами. Остался навсегда в этой хлипкой и неуклюжей человеческой оболочке. В этот момент он бы с радостью принял свою смерть. Потому что Катя поддалась вперед.

Нерешительно касаясь его шеи губами на самой границе свитера. Прогибаясь в спине, чтобы прильнуть к нему ещё ближе. А змею казалось, что сейчас он потеряет свою суть. Навстречу ей, цепляясь пальцами за приглашающе разведенные девичьи бедра, лаская кожу поглаживаниями. Она отзывалась на его ласку, бессвязно шепча горячие просьбы в шею, от которых приподнимались волосы на загривке. Приглушенно рыча, он поймал её губы, впился жадным коротким поцелуем, опускаясь влажной дорожкой по шее, к ключицам, груди, прихватывая зубами сосок. Девушка всхлипнула, распахнутый рот ловил воздух, а с губ срывалось его имя. Пальцы Кати зарылись в его волосы, притягивая к себе в молчаливой просьбе продолжить ласку.

Плевать, от чего она бежит к нему в объятия. Если она так оплакивает свои потери, то пусть оплакивает. Она будет забываться с ним раз за разом, а затем снова.

Обхватывая тонкую талию, Щек рывком приподнял её, заставляя опереться о второй полог. В паху давно пульсировало, член болезненно топорщил штаны. Она чувствовала это своими сведенными ногами, маленькие пальцы неуверенно потянулись к выпирающему бугру, провели вдоль. И он потрясенно зашипел, ощущая, как вытягиваются зрачки. Ещё немного и он не сможет, он просто рассыпется от этого жара, останется у её ног сотней блестящих чешуек. Перехватывает её руку и толкается пахом вперед. В её глазах тот самый сжигающий огонь, пляшут бесы пострашнее его собственных.