Знакомство

— Сам знаю… — буркнул Геннадий Васильевич и бросил мне через плечо, — Иди в мастерскую и подожди меня там.

Я отошёл на пять шагов и остановился. Уходить я не собирался, особенно после того, как понял, что труба предназначалась не мне. Геннадий Васильевич оглянулся на меня:

— Чего встал? Я же сказал, подожди в мастерской!

— Не, я вас лучше здесь подожду. Вон, дядя Фёдор уже, кажется, очухался. Знаю я этих петропавловских! У них из-за климата вечно плохое настроение. И ещё авитаминоз от недостатка солнца. Несчастные люди…

Дядя Коля снова заржал:

— Не боись, Сашка! Учителя твоего в обиду не дам!

Я упрямо помотал головой и не двинулся с места. Геннадий Васильевич плюнул в сердцах себе под ноги, переложил трубу в левую руку, с трудом удерживая её тремя оставшимися пальцами, и подал правую дяде Коле. Потом он обратился к боцману:

— А ты, Фёдор, поостерегись руку на детей поднимать. А то как бы тебе от взрослых не прилетело. Уже по-взрослому! Мы в эту войну столько таких вот мальчишек потеряли, а ты ведёшь себя, как скотина…

Он развернулся и прихрамывая пошёл прочь, по пути ухватив меня за руку своей искалеченной рукой.

– ----

(1) — у подножья Марчеканской сопки в те годы располагалось городское кладбище. Отсюда произошли устойчивые выражения типа "отъехать на Марчекан". Почему сопка носит такое название автор не знает. Кстати, "под бой барабана и рёв геликона" означает похороны с духовым оркестром. Любили магаданцы в те времена провожать своих близких и друзей под музыку. В иной день похоронный марш можно было услышать дважды, а то и трижды!

В школьной мастерской

6 июня 1967 года

Я сидел на высоком верстаке и болтал ногами, а Геннадий Васильевич неторопливо сметал в совок мелкие алюминиевые опилки с соседнего верстака. Он налил мне полстакана крепчайшего чая, который я из вежливости держал в руках, но не пил. Он был горьким, как хина, и кроме того без сахара. Зачем люди делают такой чай? Его же пить невозможно!

Разговор начал Геннадий Васильевич. Сначала он отругал меня за легкомыслие:

— Зачем ты вообще к ним полез?

— Да…. это из-за Борьки. Точнее, я не знал тогда, что он Борька. Я его для себя Кабаном окрестил. Если бы не он, я бы и не подумал возле них задерживаться.

— А что Борька? Что он тебе такого сделал?

— Это старая история… Он уже несколько лет назад начал грабить тех, кто послабее. Сколотил себе банду из трёх человек, ходят по дворам или, вон, возле кинотеатра после утреннего сеанса толкутся, одиноких ребят подстерегают и трясут с них мелочь. А в прошлом году мы с Серёжкой им попались… — я шмыгнул носом. — Этот Кабан всюду носил с собой раскладной нож с коротким лезвием. Дядя Коля его сегодня на моих глазах сломал. Вот в тот раз он этот ножик раскрыл, и я так струсил, что до сих пор стыдно вспоминать. А Серёжка начал выступать, и тогда Шнур, это один из его банды, встал незаметно у него за спиной на четвереньки, а Кабан Серёгу толкнул. Серёга упал и сильно ударился головой о землю… Ничего! Я на прошлой неделе и Шнуру, и Кабану за Серёгу отомстил! За Серёгу и за свой страх прошлогодний. И деньги отобрал!

— Какие деньги?

— Ну как, какие?… В прошлом году они же у Серёги отобрали двадцать копеек. У меня в тот день ничего с собой не было. А я заставил его отдать мне сорок. Двадцать я отдам Серёге, когда он вернётся с каникул, а двадцать — мой трофей! Мы их с Катюшей прокутим. По-моему, так будет справедливо…

— А Катя — это кто? Сестра?

— Не, Катя Милованова. Она со мной в одном классе учится. Вы её не знаете. Она сейчас у нас живёт.

— А где её родители? Уехали?

— Да нет, здесь они… Папа и мачеха. Просто ей очень тяжело с мачехой, вот я и предложил ей пока что пожить у нас. Марго сходила к её родителям и договорилась.

— А Марго — это кто? Твоя сестра?

— Да нет же! Нет у меня ни сестры, ни брата. Я у мамы один. Марго это мамина сотрудница. Мама уехала в командировку на месяц и попросила её присмотреть за мной. Марго в прошлом году закончила медицинский и по распределению попала к нам. Они с подругой, тоже маминой сотрудницей, жили у нас в прошлом году до самого Нового года. Она тётка хорошая! Весёлая и добрая.

— А отец твой где?

— Папа пять лет назад умер… Болел долго и умер. Он под Кенигсбергом осколок в живот получил. Ему тогда одну почку удалили и несколько метров кишечника. Мама говорит, что пока они на юге жили, ещё до моего рождения, он ещё как-то держался, а здесь, говорит, у него вся энергия закончилась. Разве так бывает?

Геннадий Васильевич кивнул:

— Бывает… — он помолчал и сменил тему, — Так ты, получается, из-за этого Борьки в секцию записался?

— Нет, не из-за него. Точнее, из-за него тоже, но в первую очередь из-за Наташи и Надюшки. Я с ними дружу. Ну, то есть Надюшка мой друг, такой же как Серёга и Валерка, а Наташа… Короче, обе они очень красивые, и я за них боюсь всё время, что их кто-нибудь обидит. Ещё за Катюшу боюсь. Она такая маленькая и беззащитная…

Я замолчал, подбирая слова:

— Я на прошлой неделе с этими тремя только потому и сцепился, что Катя очень перепугалась. Мы с ней в кино ходили на утренний сеанс, а они нас на выходе подловили. Думали, лёгкая добыча!… Ага, как же… Теперь Шнур до конца жизни запомнит, что драться нужно честно! Зубы вот только новые вставит, сучёнок!…

— Но-но, ты давай полегче с выражениями! Это школа всё-таки!… Ты, что же, зубы ему выбил?

— Извините… Ну выбил или не выбил, точно не знаю. Времени не было их заново пересчитывать. Не до того было. А только хрустнуло так, что он это надолго запомнит.

— А ты мстительный… — протянул Геннадий Васильевич.

— Да не… Был бы я мстительным, я бы уже давно эту троицу разыскал. Да и когда их три дня назад встретил, я ещё ни о чём таком не помышлял. Если бы они сами за нами с Катей не увязались и не остановили в пустом переулке, то ничего бы и не было. Это мне потом в голову стукнуло, когда те двое уже лежали, а третий удирал так, что только пятки сверкали. Мне вот другое не нравится…

— Что?

— Понимаете, когда я этого Борьку с ног сбил, то не сразу ушёл. Почему-то захотелось его ещё и унизить. Как он нас с Серёгой в прошлом году унижал. Я его уже победил, я же видел его глаза, а всё равно не удержался… Уже потом, вечером, вспоминал про это и меня совесть мучила и стыдно было… Может вот это вы называете мстительностью?

Геннадий Васильевич взглянул на меня поверх своих круглых очков в металлической оправе и задумчиво ответил:

— Да, брат, это плохо… Впрочем, со мной в жизни тоже пару раз такое бывало, так что я тебе тут не судья. Сам стыжусь этого… Одно могу посоветовать — старайся не делать того, чего впоследствии придётся стыдиться.

Мы солидно помолчали. Хороший разговор получался, мужской. Я даже ногами болтать пореже стал.

— Э, погоди! — дошло до него наконец, — Так выходит, про Наташу ты не соврал, когда нам в учительской байку травил? Ты про эту Наташу рассказывал?