Знаменитые писатели Запада. 55 портретов
Шрифт:
Бросается в глаза аполитичность Томаса Манна, он не хотел быть бойцом и не бросался в гущу политических схваток. Лишь чрезвычайные обстоятельства (такие, как приход к власти нацистов) заставляли его занимать определенную позицию. Не случайно еще в 1918 году он написал «Записки аполитичного». В них он признавался, что относится к демократии с той же неприязнью, что и к писателям, вмешивающимся в политику. В пику своему брату Генриху он называл последних литераторами-цивилизаторами (как тут не вспомнить некоторых наших литераторов, с головой окунувшихся в пучину политики).
И все же «когда грянул гром», Томас Манн решительно поднял свой голос против чумы фашизма.
«Я не мог бы жить, не мог бы работать, я бы задохся, если бы хоть изредка, как говорят старики, не „изливал душу“, если бы время от времени не выражал прямо и недвусмысленно своего отношения ко всем гнусным речам и гнусным делам, которые наводнили Германию…»
Но все это только «изредка», а в основном записи писателя вертятся вокруг собственного самочувствия. В письме к Агнесс Майер (16 июля 1941 года) он жаловался, что в течение нескольких недель «пребывал в очень плохом и подавленном состоянии… Врач что-то предпринял для повышения моего кровяного давления… и я чувствую себя здоровяком. Вот как зависим мы, жалкие существа, от маленьких изменений в химии нашего тела. Измените в человеке функционирование нескольких желез, „внутреннюю секрецию“, и вы поставите его вверх ногами как личность. Есть тут что-то позорное и возмутительное».
Прибавим к этому рассуждение Нафты, одного из героев «Волшебной горы»: «…Человеку присуща болезнь, она-то и делает его человеком… в той мере, в какой он болен, в той мере он и человек… гений болезни неизмеримо человечнее гения здоровья…»
Что ж, это так: гениальность есть некий вывих, отклонение от нормы.
Томас Манн в своих дневниках предстает писателем с высшей степенью откровенности. В январе 1919 года он, прочитав вслух жене «Песнь о детке», записал в дневнике: «Она была очень растрогана, не одобрив лишь описание самого интимного. Самое же интимное одновременно является и самым общностным, самым человечным. Кстати, мне такие сомнения совершенно незнакомы».
Спустя годы, 7 июля 1941 года, он пишет Агнесс Майер: «…Тяжкая жизнь? Я художник, то есть человек, который хочет развлекаться, — и не надо по этому поводу напускать на себя торжественный вид. Правда, — и это опять цитата из „Иосифа“, — все дело в уровне развлечения: чем он выше, тем больше поглощает тебя это занятие. В искусстве имеешь дело с абсолютным, а это тебе не игрушки. Но все-таки, оказывается, это игрушки, и я никогда не забуду нетерпеливых слов Гёте: „Когда занимаешься искусством, о страдании не может быть речи“».
Таким был Томас Манн, писатель и мыслитель, помогающий нам, его читателям, далеко не писателям и не мыслителям, брести по неизведанным лабиринтам жизни — по крайней мере, без отчаяния и пессимизма. Утешение (одновременно с пониманием и разумением всех сложностей жизни) всегда можно почерпнуть у Томаса Манна, у Иосифа и его братьев. Недаром близкие называли писателя не иначе как «великий чародей».
«Ну а личная жизнь Томаса Манна?» — непременно спросит кто-то из дотошных. Она на удивление скромна и небогата. В этом смысле Томас Манн — явная противоположность таким писателям, как Александры Дюма — отец и сын, Мопассан, Гюго, Байрон и другие корифеи пера, которые в своей жизни сочетали творчество с увлечением женщинами, писание книг у них перемежалось с любовными приключениями, а творческое вдохновение вполне уживалось с сердечными драмами, более того, в них они черпали силы для литературной работы.
Томас Манн стоит не в этом ряду.
«Я не
доверяю наслаждению, — признавался он, — не доверяю счастью, считаю их непродуктивными. Я думаю, что сегодня нельзя быть слугой двух господ — наслаждения и искусства, что для этого мы недостаточно сильны и совершенны. Я не думаю, что сегодня можно быть бонвиваном и в то же время художником. Надо выбирать одно из двух, и моя совесть выбирает работу».Как художник Манн был страстным и неравнодушным; как человек — уравновешенным и спокойным. Избрав свой путь, он не разбрасывался чувствами, берег эмоциональные выбросы исключительно для литературы. У него была одна-единственная жена Катя, урожденная Прингсгейм (1883–1980), которая была моложе его на 8 лет.
С ней Томас Манн прожил долгую и счастливую жизнь, 11 февраля — день своей свадьбы — они отмечали неизменно и трогательно.
Как произошло знакомство? Чинно и благородно. 28-летний Томас Манн пишет брату Генриху из Мюнхена 27 февраля 1904 года:
«…Я введен в светское общество к Берштейнам, к Прингсгеймам. Прингсгеймы — впечатление, которым я переполнен. Тиргартен с высокой культурой. Отец — университетский профессор с золотым портсигаром, мать — красавица в ленбаховском вкусе, младший сын — музыкант, его сестра-близнец Катя (ее зовут Катя) — чудо, нечто неописуемо редкое, драгоценное существо, которое самим фактом своего бытия может заменить культурную деятельность 15 писателей и 30 живописцев… В этих людях нет и намека на еврейское происхождение, не чувствуешь ничего, кроме культуры…
Возможность возникла передо мною и приводит меня в трепет. Я не могу думать ни о чем другом. Болван-чурбан упал с лестницы и все-таки получил в жены принцессу. А я, черт побери, я больше, чем болван-чурбан! Дело тут ужасно сложное, настолько, что я многое отдал бы за то, чтобы устно обсудить его с тобой в каком-нибудь тихом уголке. Сразу скажу: не стоит спрашивать, будет ли это моим „счастьем“. Разве я стремлюсь к счастью? Я стремлюсь к жизни и тем самым, наверно, „к своему творчеству“. Далее, я не боюсь богатства…»
Незадолго перед свадьбой, 23 декабря 1904 года, Томас Манн пишет очередное письмо старшему брату, в который раз пытаясь объяснить, что такое счастье лично для него:
«…Я не облегчил себе жизнь. Счастье, мое счастье — оно в слишком высокой степени переживание, волнение, познание, мука, оно слишком далеко от покоя и слишком сродни страданию, чтобы долго быть опасным для моего художничества… Жизнь, жизнь! Она остается тягостью. И поэтому она со временем еще, наверно, даст мне повод для нескольких хороших книг…
Последняя половина периода сватовства — сплошная психологическая нагрузка. Обручение — тоже не шутка, поверь мне. Изнурительные усилия войти в новую семью, приспособиться (насколько удается). Светские обязанности, сотни новых людей, надо показывать себя, надо вести себя…»
И наконец 11 февраля 1905 года свадьба. Томасу Манну идет 30-й год. Он женился на богатой невесте и испытывает все тяготы богатого дома (для него это действительно тяготы): «Я сейчас живу с Катей на широкую ногу, с „ленчами“ и „дине“, а по вечерам смокинг и лакеи в ливреях, забегающие вперед и отворяющие тебе двери… Кстати, это не хвастовство счастьем! У меня, вопреки уверениям отовсюду насчет гигиенической пользы брака, не всегда в порядке желудок, а потому и не всегда чиста совесть при этой сказочной жизни, и я нередко мечтаю о чуть большей доле монастырской тишины и… духовности. Если бы я непосредственно перед свадьбой не успел чего-то закончить, а именно „Фьоренцы“, у меня было бы, наверно, очень скверно на душе…»