Знание-сила, 2005 № 06 (936)
Шрифт:
И действительно, он создал ее, прислал в редакцию и стал победителем. А в награду получил фотоаппарат «ФЭД», по тем временам подарок роскошный.
И вот теперь этот человек, Борис Ильич Зайцев, звонил в редакцию узнать, как живет его родной журнал, и еще раз, спустя 67 лет, поблагодарить за прекрасный подарок!
Уже из самого беглого разговора стало ясно, что герой наш — человек совсем неординарный, и сегодня мы публикуем его второй рассказ о себе и о прожитых годах жизни.
Отец мой окончил техникум по геологии, он хорошо чувствовал землю и любил ее. Он участвовал в прокладке канала «Москва — Волга». Пешком прошел по всему его пути от Подмосковья, далее через Дмитров, Яхрому, Хохлому...
Отец, на мой взгляд, был незаурядной личностью, первопроходцем в буквальном смысле этого слова. Подумать только! Он лично определял путь канала, собственноручно вбивал колышки, по которым потом прокладывался фарватер. Он исколесил полстраны, работал
Дольше всего отец проработал на Южном Кавказе, жил преимущественно в Тбилиси, где я и появился на божии свет. Там мы прожили шесть лет, а потом случилось жуткое горе — умерла моя мама, а нас было семеро. Пятеро выжили. А сегодня в живых из мальчиков остался я один.
После смерти мамы отец все время возил меня с собой. В 1935 году мы жили в Дмитрове, потом фронт работ переместился в сторону Яхромы, и я вслед за отцом переехал туда же. Все мои школьные годы я путешествовал, что мне очень нравилось. Когда же отец переехал ближе к Москве, в Кутуары, то отдал меня в семью, платил им за это деньги. Я стал жить у чужих людей.
Родословная отца мне не очень понятна. Я часто спрашивал о его родителях, но он всегда уклонялся от ответа и только незадолго до смерти рассказал про брата Бориса, которого во времена революции хотели арестовать. Он был тесно знаком с группой писателей и поэтов. Их было человек пять-шесть. Они тайно обратились к Луначарскому, и он им устроил командировку во Францию, и Борис Зайцев с этой группой там и остался. Понятно, почему отси молчал; родственники за границей — это могло обернуться ГУЛАГом. Когда родился я, меня назвали в честь моего дяди.
Другой брат, Константин Зайцев, был известным человеком — главным инженером завода «Серп и молот» в городе Москве.
Мама была дочерью архимандрита Полтавской губернии. Архимандрит в то время была очень высоко почитаемая должность. Семья у архимандрита была большая: пять-шесть девочек и два-три мальчика.
Помню, что у одной из сестер моей мамы, тети Анюты, я в Минеральных Водах жил три-четыре года. Там же, в Минводах, поступил в школу.
В школьные годы я был очень живым, непоседливым, никому покоя не давал. Принимал участие во всех школьных потасовках и драках. Но несмотря на это учился хорошо и очень много читал. Устраивал какие- то коллективные библиотеки. Мои сверстники из домашних библиотек приносили свои книги, и мы ими обменивались. Потом часть книг пропадала, на этом я и «прогорел». В Минводах у мужа тети Анюты была одна большая комната, с пола до потолка уставленная книгами. Благодаря этой комнате я и пристрастился к чтению и уже с семилетнего возраста не мог обходиться без них. Я читал все подряд, запоем.
Потом отец в очередной раз забрал меня с собой на строительство канала «Москва — Волга». И когда я окончил седьмой класс, отец в приказном порядке заставил поступить в железнодорожный техникум. Мне это было не нужно, друзья продолжали учебу в школе. И вот проучившись полтора- два года в техникуме, я его бросаю, экстерном сдаю экзамены за 10 классов и поступаю в институт.
Свой диплом Московского электротехнического института связи я защитил на отлично, чем очень гордился еще и потому, что тема была закрытая и суперсовременная по тому времени: «Электронные переключающиеся устройства для цифровых вычислительных машин». Кстати, небольшая информация. Поступил-то я в институт на дневное отделение, но в 1950 году из-за тяжелого моего материального положения перешел на вечернее и одновременно поступил на работ) в СКБ-245, куда меня легко взяли. Это было недавно организованное СКБ, где занимались разработкой самой первой в СССР цифровой вычислительной машины «Стрела». Их было выпушено всего штук семь или восемь. Это было колоссальное по своим размерам и масштабам сооружение. Одних электронных ламп там было около пяти тысяч. А зал, в котором размещалась эта машина, был размером в двести квадратных метров. Я вложил немало своих сил и способностей в ее создание, за что меня и наградили орденом Трудового Красного Знамени. Это была очень высокая и серьезная награда.
Мне в моей жизни везло примерно раз пять. Например, в нашем институте я работал над разными сверхсекретными темами. И это было везение, потому что было интересно. Мне выдавали раздобытые в Америке советскими разведчиками разного рода сложные схемы и конструкции (которые они там уворовывали и тайно переправляли в Москву), запирали в отдельную комнату, никто об этом не знал. А я по этим чертежам должен был составлять принципиальные схемы устройства и расшифровывать их предназначение. Короче, я там, в институте, был не последний работник.
Когда я еще учился, я сделал около десятка изобретений. В моем архиве сейчас сохранилось восемь или девять свидетельств того времени. Экономия
по моим изобретениям была по тому времени колоссальная. Но денег мне почему-то за это не выплачивали...Однако жизнь продолжалась. В 1955 году университет на Ленинских горах получил свою очередную вычислительную машину, и мне предложили там должность начальника отдела. Я с удовольствием перешел к ним на работу, не догадываясь, что скоро от них c6eiy Там мне надо было руководить людьми, бороться с лодырями и заниматься всевозможными конфликтами между сотрудниками. По природе своей я трудяга и люблю работать с техникой. И тогда, спустя примерно год, я перебрался в НИИ-17 — Радиоэлектронный научно-исследовательский институт. Нашел там для себя отличную тему: «Электронные автоматические устройства контроля исправности для самолетов, пушек и танков». Эти устройства должны были в непрерывном режиме следить и контролировать исправность любой заданной схемы. Потом меня переманили в Конструкторское бюро Микояна, где как раз приступили к созданию сверхскоростных самолетов «МиГ», на ту же самую тематику. Так я стал ответственным за разработку темы «Автоматический контроль исправности работы всех систем истребителей*. Это была сложнейшая работа, я работал на пределе всех своих физических и умственных способностей. Я подключил к работе целый ряд организаций, и когда все это развернулось, пошли хорошие результаты, я... ушел. В Московский институт нефти и газа. Там я мог преподавать, о чем давно мечтал.
К тому времени я уже защитил кандидатскую диссертацию, был уже большой опыт работы. Там я стал читать лекции студентам. И делал это с большим удовольствием и великим старанием до самой пенсии.
Выйдя на пенсию, я время от времени путешествовал со студентами по разным экзотическим местам. Например, был в Тюмени, на БАМе, Самотлоре... Вел фотокружки, устраивал какие-то фотовыставки.
Кстати, фотокружки я вел не случайно. В 1941 году, когда меня взяли в армию, я прибыл туда с тем самым фотоаппаратом «ФЭД», которым меня в свое время одарила редакция журнала «Знание — сила». А в Одессе, куда я был направлен, я в первый же день попытался что-то снимать, но мне строго приказали отправить фотоаппарат домой — в армии в то время категорически запрещалось фотографировать. Мне пришлось расстаться с «ФЭДом», правда, остался один- единственный снимок, сделанный в 41 году в Одессе, и фотопленка сохранилась. А когда демобилизовался году в 1948-1949, было очень голодно, хлеба не хватало, и фотоаппарат пришлось продать, расставался с ним со слезами.
Я защишал Сталинград. Там был тяжело ранен. Участвовал в боях на Курской дуге, а потом были Румыния, Венгрия и Австрия. И вот в Румынии я нашел фотоаппарат «Ролей Корд» вместе с фотопленкой. И все мои фронтовые фотоснимки были сделаны этим фотоаппаратом.
Так вот, начиная с Румынии, я непрерывно снимал, благо аппарат всегда был у меня под рукой. Как только что-то привлекало внимание, руки сами к нему тянулись. Правда, трудности были огромные с обработкой фотопленки. Но когда все-таки удавалось проявить и напечатать, я дарил солдатам фотографии и получал от них кучу благодарностей.
Сейчас, оглядываясь в прошлое, я остаюсь доволен. Кое-что удалось сделать, но главное — я занимался своим любимым делом и потому жил счастливо, в согласии с собой.
Материал подготовил Виктор Брель
ГЛАВНАЯ ТЕМА
Наукограды: балласт или ресурс развития?
Мы гордились тем, что в них создавалось, но мы очень мало о них знали — так еще совсем недавно можно было судить о поселениях, именуемых сегодня наукоградами. В последние годы на карте страны, словно при фотопроявке, вылупили одна за другой «особые точки», выстраивающиеся в долгое время невидимый, но всеми ощущаемый становой хребет нашей научной и промышленной мощи. И «проявление» это высветило отнюдь не радужную картину тамошнего состояния дел, но главное — обнажило принципиальные разногласия по поводу дальнейшей судьбы наукоградов.
Исхода из позиции, что «пациент скорее мертв, чем жив», можно было годами перекидывать между ведомствами документы и проекты законов, касающиеся попыток вписать наукограды в постоянно меняющееся правовое поле. Скепсис по отношению к их реанимации подпитывается вполне серьезными соображениями ответственных лиц. Так, президент ассоциации «Российский дом международного научно-технического сотрудничества» Борис Салтыков считает: «Даже если бы вся наша фундаментальная наука была первоклассной и получала бы только оригинальные результаты, то сегодня в лучшем случае они лягут мертвым грузом на полку либо будут использованы не нами, поскольку серьезные интеллектуальные и материальные ресурсы отсутствуют».