Знай обо мне все
Шрифт:
Но этого милиционер не сказал. Тупым столовым ножом, который дала ему мама, он долго оструживал карандаш, убедившись, что тот, хотя и не доведен до прежних кондиций, все же может писать, продолжил.
А мы с мамой стояли и смотрели на Норму. Она, видимо подозревая, что гость в доме не очень желанный, насторожив уши, сидела и следила за каждым его движением. А когда под ним взрыдывала табуретка, чуть взвизгивала.
Наконец милиционер отер пот с лица, вздохнул, напялил на себя фуражку и только после этого протянул расписку: «Схорони
Я остолбенело молчал, потому что сейчас должны раздаться главные слова, ради которых сюда милиционер пришел:
«Ну что ты на меня уставился? – сказал миллионер. – Запрягай ее в сбрую и пройдем со мной!»
Наверно, все же вот это – сугубо милицейское – «пройдем» подействовало на меня так же, как на быка красная тряпка. Я порывисто схватил расписку, исшматовал ее в мелкие кусочки и кинул под ноги милиционера.
«А ну убирайтесь отсюда!» – закричал так, что даже Норма вздрогнула и, зарычав, поднялась.
Милиционер, поспешно ища задом дверь, сказал:
«Добром отдайте! – и добавил уже из коридора: – Хуже будет!»
Я пошел к Ивану Палычу, но не застал его дома. И не посоветоваться я к нему шел, а просто поговорить, отвлечься, что ли, от событий, которые так круто обернули мою судьбу обручами безысходности.
Иду я, утупившись, обо все сразу, что меня постигло, думаю, и – вдруг: «Привет, стукач!»
Поднимаю голову – те блаташи заступили мне дорогу. И Разноглазый – руки в боки – поперед.
Он шарканул ботинком, уступив мне дорогу, и произнес:
«Ну стучи, стучи! Бог услышит и вместо ног спички вставит».
«И скажет, что так было!» – подхватил тот, который тогда носил продавать язя и, видимо, врезал потом мне свинчаткой по затылку.
«А псине твоей, – вновь заговорил Разноглазый, – без нас решку наведут!»
И тут догадка меня осенила. Побежал я домой, сложил кусочки расписки, которые мама замела в угол, прочитал, что фамилия милиционера Пахомов. И – прямым ходом – к начальнику милиции.
Им оказался пожилой майор с лысиной, которую едва прикрывало два десятка чалых волос. Слушал он меня рассеянно, словно ему в сотый раз рассказывал залежалый анекдот. А когда я дошел до встречи с блатышами, которые пригрозили убить Норму чужими руками, даже поморщился.
«Ну короче, короче! – поторопил он и потом вдруг спросил: «Говори, что от меня-то надо?»
«Не трожьте мою Норму!» – выпалил я.
«Какую это Норму?» – насторожился он, словно я поднял вопрос из области, которая никому недоступна.
«Собаку у меня так зовут».
«А-а!» – кажется, облегченно протянул он и стал рыться в бумагах, что в беспорядке лежали на его столе.
«Дульшин моя фамилия! – заторопился сказать я, чтобы начальник не утруждал себя хлопотами поисков.
«Вот так, Дулькин…»
«Дульшин», – поправил я.
«Ну это все равно! – отмахнулся он. – А вот привести собаку или нет – не все равно».
Он посмотрел
на часы и заключил:«В общем, чтобы через полчаса она тут была!»
«Ну почему?»
«В милиции, – поучающе начал он, – не объясняют, зачем и почему. Тут говорят: «Надо!» Усвоил?»
«Не имеете права!» – опять поднял я голос до петушиного крика.
«Пахомов!» – крикнул начальник в чуть отщеленную дверь, за которой явно кто-то стоял.
За моей спиной вошел милиционер и стал рядом со мной так, что я видел только его ноги. Тут пудовые сапоги не оставляли темные – с размывами – следы, как у нас в комнате, хотя сейчас Пахомов только что пришел с улицы, где все еще шел дождь.
«Почему он пришел сюда? – кинул начальник в меня пальцем. Не указал, а именно – кинул. – Неужели нельзя было сразу все объяснить?»
Его голос сходил на ворчливость.
«Разрешите доложить!» – подвытянулся Пахомов, хотя живот не давал и намека на стройность.
И он стал говорить обо всем с самого начала, то и дело сдвигая на живот свой летчиский планшет и вычитывая через его целлулоидную перегородку все то, что легло на бумагу в форме протокола и другого бюрократического чтива.
«И ты порвал расписку?» – спросил начальник тоном, словно я ограбил Государственный банк, когда Пахомов дошел до финала его пребывания в нашем доме.
«А вы идете на поводу у преступников!» – крикнул я, как потом поразмыслю, явно лишнее. Но, откровенно говоря, блатыши не зря намекали, что с Нормой расправятся другие.
Наутро Пахомов пришел к нам снова. На этот раз не один. С ним еще трое милиционеров припожаловали. Да еще с сетью.
Завидев их в окно, я понял, что они собираются взять Норму силой.
И тут во мне появился какой-то азарт. Так, наверно, ведут себя те, кому, как говорится, терять нечего. Потому я потихоньку открыл дверь и коротко приказал: «Фас!»
Норма, в два широких прыжка очутилась во дворе, вертанулась через спину, как, видимо, была учена на случай, если в нее будут стрелять, и кинулась на милиционеров.
Те трое, что были и легче Пахомова и явно помоложе его, успели выхватиться на улицу, а Пахомов, замешкавшись, стал было рвать из кабуры наган, как тут она его свалила ударом лап в грудь, катанула, как пустую бочку, к изгороди, которую я только что соорудил и, зарычав, стала подбираться к горлу.
«Помогите!» – закричал один из милиционеров.
Я степенно вышел на крыльцо, позвал к себе Норму и сказал несколько примятому Пахомову и перепуганным его спутникам:
«Вы чего, забыли, что у нас вся рыба выловлена?» – и вынес им сеть, которую они впопыхах бросили у крыльца.
А вскоре к нам приехал майор. С ним я объяснялся на улице, потому что Норма сидела под запором в доме.
Начальник сперва даже в ласковость ударился:
«Здорово ты их тут припугнул! – рассмеялся он. – Прямо шутник и – все. Если со стороны посмотреть – спектакль».