Золотая бабушка

Женщина оттащила Мольберт к окну так, чтобы утренний свет приятно падал на полотно. Она очень ловко смешивала краски, хотя надо признать, что это были краски из «Детского мира». Но, как известно, плохому танцору ноги мешают, а вот хорошему хоть в туфлях, хоть босым отлично танцуется.

Любовь Михална вздрагивала каждый раз, когда отрывала кисть от полотна, это был страх все испортить. Она столько лет не рисовала, что теперь ей казалось, будто это табу. И вот стереотип разрушен, а в руках запрещенные краски. Референсом она не пользовалась. Образ, который художница писала, так долго формировался у нее в голове, что она легко ориентировалась в будущей картине. Рисунок уже существовал, осталось только перепечатать на бумагу.

Я вытолкала парней на кухню.

— Хватит подсматривать! Дайте человеку поработать!

— Я даже не знал, что она умеет, — озадаченно сказал Толик.

Леля, которая сидела за столом, ласково улыбнулась и указала на кофеварку.

— Ребятки, сделайте мне кофий. Сегодня такое утро можно и побаловаться.

— Леля, вы видели?! Любовь Михална рисует! — все еще не унимался Толик, я же молча взяла гейзерную кофеварку и тщетно пыталась раскрутить.

— Она же подруга молодости Нины Ивановны, логично, что они вместе учились в академии Репина. Вот и познакомились, — Виталя взял у меня железяку и ловким движением раскрутил, я вздохнула.

— Я вообще тоже догадывалась. Хотя удивительно, что она не рассказала об этом вчера.

Леля печально опустила глаза и схватила край скатерти, она принялась теребить и мять несчастный кусок ткани.

— Это грустная история. Последний раз я видела Любочку лет 50 назад, тогда она приехала, чтобы проститься со мной навсегда, бедняжка бросала учебу, бросала Петербург и бросала рисовать. Прыг и пропасть!

— Что с ней произошло? — спросила я, неловко молотя зерна, в этот раз инструмент у меня забрал Толик и принялся активно крутить ручку.

— Мать обезумела. Рассудок раз и усе. И некому было за ней присмотреть, ссаки убрать, помыть, да и просто, шо б она пальцы в розетку не сунула. Безумие дело такое. Иногда мимо проходит, а иногда нагрянет в твой дом.

Толик остановился, его пальцы обессиленно разжали ручку кофемолки.

— Она любила рисовать? — спросил парень.

— Ничего она не любила сильнее. Иногда даже не ела. Ее глаза так горели. Они поэтому с Юркой и сошлись. Че он, псих, днями и ночами глину месит, че она кистями волосяки закалывает, и краской обмазывается.

— Юрка? — озадаченно спросил Толик.

Леля подскочила и направилась в гостиную, там она тщетно старалась достать большой ящик с полки. Витася пришел на помощь и молчаливо одной рукой достал заветные воспоминания. Нужную фотографию старушка вытащила, не глядя. Она показала снимок, где на диване сидели двое молодых людей они смотрели друг на друга и смеялись. Девушка игриво толкнула парня в плечо, как будто он пошутил неуместно, но очень смешно, лицо пассии не источало злобу или раздражение.

Я сразу узнала папу, хотя таких фотографий никогда прежде не видела. У нас вообще было мало его снимков молодости. Папа со своими работами, папа на свадьбе с мамой, папа на семейном снимке со мной и мамой. На последнем фото мы оба выглядели замученными и печальными. В фотосалон мама затащила нас силой.

Девушкой была Любовь Михална. И я бы ни за что не узнала ее, если бы сегодня ни случился с ней этот порыв. У молодой женщины было красивое восточное лицо и тонкие запястья, которые так нежно держал мой отец. Это странно… понимать, что родители тоже люди.

— Это Юра, а это Любочка. Они встречались до того, как Любе пришлось покинуть эти края. Я думала, че Юрка за ней уедет. Очень нежная у них любовь была, да он так и не уехал.

— Почему? — я пыталась задать этот вопрос очень отстраненно, хотя сердце колотилось. Отец был в моей жизни главной загадкой. Всегда холодный и скупой на эмоции, пропадающий ночами в мастерской.

— Кто знает… — загадочно ответила Леля.

В детстве мне хотелось, чтобы папа обратил на меня внимание, хотя я храбрилась и говорила, что не знаю, кто это, и часто называла его «дядей». Нарочито подчеркивала свое превосходство над ним. Мол, ты мне вообще и не нужен был никогда. При этом делала все, чтобы отец заметил меня: бедокурила, дралась с мальчишками, прятала его наброски. Но он никогда не ругался, лишь прищуривался своими голубыми глазами и коротко посмеивался.

В универе в моей голове переключился рычаг зла и добра. Я стала испытывать стыд за свое поведение по отношению к отцу, сам он никогда меня не стыдил, однако людям ненужно внимание извне, чтобы заниматься самобичеванием. Однажды Любовь Михална объяснила мне, что произошло.

Когда я училась в школе, получило силу движение «выходи из зоны комфорта». О, эта хрень завладела умами миллионов людей, хотя большинство слабо понимали, в чем суть. Ненависть к «зоне комфорта» буквально прописалась в ДНК молодежи. Однако коучи не учли одну простую истину — твой «выход» легко может посягнуть на нарушение границ другого человека, да и тебя самого. Но кого это волнует, ведь бабки текут рекой.

Для меня школа стирания рамок стала основной. И я всюду, не осознавая себя, старалась втюхать принципы нового поколения. Мои отношения с отцом были «выходом из зоны комфорта». Я всегда хотела классическую семью. Когда вы собираетесь на Новый год за одним столом, весь день наготавливая сытный ужин. Травите байки, желаете счастья, пускаете фейерверки и обнимаетесь. Но с моими мамой и папой такой расклад был невозможен. Тогда я порвала отношения с обоими. Резанула. Последовала совету всех моих приятелей, начитавшихся околопсихологии. Конечно, никакой нормальный человек не посоветует тебе прямо разорвать отношения со своими родителями. Но круживший в атмосфере аромат бунтарства и разрыва шаблонов не оставлял мне иного выбора.

«Выход из зоны комфорта» получился на всю катушку. Я сделала так, как учили инфоцыгане и прочие. Отношения с родителями тянули меня вниз. Вот я взяла и разорвала эти отношения. Перестала пытаться склеить не склеиваемое и строить дочь-паиньку. Это не сработало, а только подкинуло проблем.

В двадцать с небольшим я почувствовала себя одиноко и тоскливо. Конечно, ни мама, ни отец от меня не отказывались, несмотря на ужасное поведение. Однако между нами оказалась пропасть, которую вырыла я сама. Но как же? Все ведь должно быть по-другому. Мои родители ведь эгоистичны и токсичны, я не должна терпеть такое отношение к себе! Поэтому я все хотела обрубить! Я отстаивала себя! И почему тогда осталась несчастна? Вот что мне сказала Любовь Михална:

— Здорово, конечно, что вы молодежь стараетесь прыгнуть выше головы и сломать эти дурацкие заборы, понатыканные всюду в нашей несчастной стране. Россия заборная. Но, ребята, что за дурость? Эдисон лампочку придумал для чего? Для вашей зоны комфорта, а вы собрались из нее выходить? Я много лет просидела дома на диване. И могу сказать совершенно точно: это совсем не зона комфорта. Я вышла из дискомфорта к нормальной жизни. Но я понимаю, что речь о риске. Да, риск — дело замечательное. Но черт! Всему есть свои грани. Вот захочется тебе вдруг «выйти из зоны комфорта» прямо на улице. Начнешь орать во всю глотку. А мимо тебя невротик пройдет, испугается, оступиться и головой о бордюр. ВСЕ! Вот тебе и здрасьте, забор покрасьте. Ни как лучше не получилось, ни как всегда не получилось. Должен быть, не знаю, какой-то фильтр. Фильтр приемлемости. Обязательно должно волновать два вопроса: хочу ли я этого и нужно ли? Например, пришла мысля в голову всадить засранцу в метро ручку в глаз. Всю ногу отдавил, а туфли светлые еще! Зараза! Ну, и чего? Вот тебе и «выход из зоны комфорта». Но вот включаешь фильтр. Хочется ли мне пробить глаз пассажиру? Очень! А нужно ли? Нет, потому что потом мотаться или по тюрьмам, или по психушкам. Если ты все еще мне не веришь, то так и быть я приведу серьезный пример. Хотя что может быть жизненнее истории с ручкой?