Золотая лихорадка (др. изд.)
Шрифт:
– Да ты что это? – вспыхнула Татьяна.
– Как же она будет своими руками хлеб брать? – ответил Егор.
– Мало ли чего она берет! – сказала Таня.
– Ну и что же? – бойко ответила Ксения. – Каждая берет!
– Каждая, да не у всех. А эта и каторжных, и китайцев, поди, и зараза попадет…
– Тебе, Ксеня, быть хлебопеком! – сказал Егор. – Довольно людям есть сырые лепешки.
Теперь на прииске был запас…
Его должно хватить надолго. Если полтора фунта на человека в день.
– А народ все прет и прет, –
– Ты думаешь, скоро придет?
– Когда-то, конечно, придет. Станут шарить по ключам, по протокам… Люди идут, и мы не всех знаем. Откуда столько народа? У нас во всем Приамурье столько населения нет, сколько собралось здесь. Кто-то задумает же наш прииск присвоить, открыть компанию на паях. А ты бы, Егор, Гаврюшке сказал, чтобы гнал прочь бродяг… Пусть идут земледельцы, они не донесут, да и доноса побоятся.
– А я по дороге Андрюшку Городилова встретил, – сказал Федор Барабанов. – Он плачет, зачем вы его выгнали. Кто-то же должен спирт доставлять, пусть уж лучше он…
– Где же он попался тебе?
– В озеро прошел баркас читинца Ситинкова и торгует. Андрей живет у него на баркасе и пьет. Он металл проживает. Я подумал, Ситников давно мог бы его обчистить.
– Не только обчистить, но и в воду выбросить, – сказал Камбала.
– Если не будет убийств, грабежей и порядок установите, то мойте! – сказал николаевский окружной начальник Телятев, когда его старый знакомец Федор осторожно изложил ему намеками суть просьбы. – А я пошлю инспектора!
– Ни боже мой! – ответил Барабанов. – К нам не добраться!
– Тайно! – улыбаясь, сказал Телятев.
– Да к нам проезда нет… И так все идет в лучшем виде. Попы следят за всеми, и каждое утро молимся перед работой.
– Не врешь?
– Боже мой! Зачем бы… Отцу-то родному! Каждый хочет себе достатка, зачем же ссориться. Живем в согласье, как в монастыре!
– Если как в монастыре, то я, брат, слыхал, какие согласья у монахов! А монашки есть?
– Женского сословия нам не требуется. Моем семейно, мужья с женами.
– Обитель, словом… Дай еще два фунта, и мойте на полной свободе! – вытянув длинный бледный палец, сказал Телятев. – Но как только получу первое же донесение от полиции, так в два счета оставлю от вашей вольницы рожки да ножки…
ГЛАВА 10
– Ты, Федосеич, не жалеешь, что бросил участок? – спрашивал Егор у матроса, приехавшего вечером проведать, как живет его дочь.
Приезды старика всегда как праздник. И нынче долго засиделись.
– Так не жалко тебе? Они берут тут хорошо…
– Нет, не жалко! – отвечал Федосеич. – Чего жалеть! – добавил он, пожимая плечами. – Все равно… А они и так меня кормят чумизой, ханьшин мне дают. Я им фанзу караулю, поварничаю, я умею по-ихнему: пампушки
на пару приготовлю, рис сварю…Уже было поздно. Федосеич перекинул ноги через скамейку прочь от стола и закурил. Это означало, что собирался домой. Катя сидела за столом и с любопытством на него глядела. Если бы он всегда был так трезв. И рубаха на нем опять проносилась… Надо поехать завтра и все ему перестирать, перечинить.
– Ну, оставайся, сват, у нас в артели! – предложил Егор.
– Нет. Мы потому и дружны с тобой, сват, что редко видимся… Я поехал. Прощай, Катюшка!
– Тятя, я завтра приеду.
– Прощай, сынок! – сказал старик Ваське.
– Скучно ведь тебе с китайцами. А у нас артель, все свои…
Егору хотелось бы вытянуть матроса как из болота. Ему казалось, что живет он там плохо.
– Нет, я к ним привык. Я в порту Кантоне у них был. Не раз. В Шанхае был. Еще Шанхая такого, как теперь, не было, только кое-где большие дома строились. У нас был лейтенант Римский-Корсаков, они его отравили хлебом, и он мучился сильно. Они шли по городу с мичманом и пробовали все. А другой лейтенант был с ним и помер от этого хлеба. Брат Екатерины Ивановны Невельской, жены адмирала. Я Катьку в ее честь назвал! Да, видишь, уж обеднели мы… Катерины Ивановны брат родной, еще мальчиком, служил у нас на конверте.
– Чего же ты с имя в артель пошел? Они и тебя отравят… – сказала Татьяна.
– Они видят, я сам себя травлю… Таких никто не травит, а хвалят все, мол, хороший ты народ, богатырь! Они не перечат мне. Пока у них силы нет, они старательные. А наберутся силы, тогда себя проявят… У них разный хлеб делают, катают такую здоровую раскатку, вроде на калачи, как кишка. Оказывается, на лапшу.
Егор подумал, что, видно, все же не сладко Федосеичу.
– Когда захочешь, приходи.
– Спасибо. Китайцы мне долю выделяют. У них ведь тоже разные люди, как у нас. «Они со мной чужие, и мне жить с ними не обидно! – полагал Федосеич. – А тут если меня попрекнут?» А китайцы сами опиум курят.
– У них тут есть?
– Как же! Хороший народ! Пьяниц не любят, а сами искурятся, высохнут, кожа станет как пергамент… Ну, я поехал. Прощай, моя Катюша, прощай, сынок, Василь Егорыч… Ну, Васька, Васька. Тебе бы во флот! Туда больше идут такие белые, с русой головой. Ты бы был матрос? Дослужился бы… Вот были мы в Южной Америке. Я тебе расскажу когда-нибудь… Приезжай ко мне на китайский лагерь.
– А Калифорния? – спросил Вася.
– А вот она, – показал Федосеич обеими руками. – Это все я видел прежде. Еще хуже! Золотая лихорадка называется… Только там товару-у! И людей не жалеют! Там не промахнись. Дети сироты остались во Франции, сейчас их привезли в Калифорнию, стали ими торговать. И каждого запутают, если кто не варганит. И закон тут же есть, и порядок. Называется свобода, и все грабят.
– Почему же французы детей продали? Там ведь нет крепостного?