Золотая лихорадка

Пароход встал на якорь на всю ночь. Телятев вернулся. Сашка встал. Илья продолжал сидеть.

– Ты у меня не выйдешь из тюрьмы, подлец! – спокойно сказал китайцу Телятев, не обращая внимания на Илью. Тот ждал плюхи, что Телятева прорвет.

«Нет! – подумал он. – Даже и не смотрит на меня! А ведь не забыл! Видно, вот меня-то он сгноит».

– Ты, знаешь, Сашка, – сказал Илья через некоторое время, – мне мерещится наяву, что она где-то близко.

В переборке круглый люк в трюм. Пришел Гаврюшка и сунул туда через решетку пачку табаку и хлеба. За решеткой появилась голова Анфиски.

– На тебе трубку! – сказал Гаврюшка.

Они разговорились. Илья невольно вслушивался.

Гаврюшка сказал женщинам, что до весны их никуда не отправят, а что сам он поступает служить в полицию и еще увидит их в городе.

Послышался слабый женский смех. Илья не понял, о чем говорили дальше. Слышно было только, как Анфиска сказала:

– Конечно, я дама солидная!

У Ильи стало легче на душе, и он уснул.

Утром золотистые острова уплывали назад. Илье опять подумалось, что он, может быть, никогда больше их не увидит. «Скоро Амур и поворот вниз! И конец!»

– Она, Сашка, звала меня ночью во сне! – виновато пробормотал Илья.

Подымаясь, он споткнулся и упал на ступеньки. Сашка помог ему подняться и вытер грязь на его лице.

– Вот спасибо! Я здорово стукнулся, – сказал Илья.

– Ни че!

У солдата отросла щетина. Он стал старше на вид.

Солдат провел арестованных на их скамью на корме и сам присел, ежась от прохлады. Достал из ящика котелки и велел Ильюшке сходить на камбуз. Есть Илье не хотелось. Он подумал, что баржа с солдатами ушла куда-то раньше парохода, и Андрей, наверно, тревожился.

Гаврюшка отвязал от кормы лодку, подвел к борту и сошел. Никто его не задерживал.

Сашка встал и лег животом на борт.

– Ты куда? – спросил он, когда лодка проходила мимо под бортом.

– За вещами.

Пароход пошел очень тихо. Острова расступились, и видны стали желтые горы за Амуром.

«Вот и поворот!» – подумал Илья, и отчаяние снова охватило его.

День был жаркий, словно не осенний.

«Домой так и тянет, так и рвет душу…»

Залязгали кандалы. Опять повели Тимоху. Заметно было, что Силин не боялся. «Тщедушный, малорослый Тимошка не боится, а я…»

* * *

– Так ты президент? – спросил Оломов, когда с Тимохи сияли кандалы и он уселся.

– Нет, этого не было, – кротко ответил Тимоха.

Его чистые глаза смотрели открыто и с оттенком ласковости, у Тимохи бывало иногда нежное выражение лица. Он по натуре был человеком добрым и мягким. Несколько редких рябин на лбу и щеках чуть поблескивали от едва проступавшего пота. Тимоха сидел, закинув нога на ногу и крестом сложив на колене освобожденные, но бессильные руки. Ему нравилось, что разговаривают с уважением, как с равным. Солдат приносил ему сегодня теплой воды и хорошего мыла, такое же продавалось на прииске. Тимоха помылся впервые с тех пор, как его арестовали. Все было бы хорошо, но его тревожило здоровье сына, его грыжа, и что теперь парню придется много работать, семья останется в бедности.

– Как же не было, – сказал Оломов, – когда мы знаем, что был у вас избран президент.

– Это в шутку так называли. Вот, примерно, Бердышова зовут Ванька-тигр. Не растет же на нем шерсть на самом деле, не в клетку же его сажать. У нас и слова этого никто не мог выговорить. Президент! А все говорили «презвидент»! Думали, что вроде хозяин на резиденции.

– А ты выговариваешь?

– Я – когда как.

– А знаешь, чье это слово?

– Взято с американского языка.

– Вот видишь! А ведь у них в Америке нет императора. У них власть выборная и во главе стоит президент.

– Скажи пожалуйста!

– Вот какие подлецы! – добавил Оломов.

– Да-а… Это… Прямо… А в газетах пишут, что, мол, президент.

– Да. Такие сообщения печатаются.

– Люди начитались, имя в диковину, давай смеяться. Высмеяли меня.

– Нет. Это подражание тому самоуправству, что было на Желтуге. Стремление выразить противозаконность.

– На Желтуге было много городских. Они на самом деле Голованова в президенты выбрали. У них в Благовещенске газету печатают.

– А для чего ты мыл? Какая цель?

– Хотел разбогатеть.

– Зачем тебе?

– Нанял бы батраков, а сами могли бы не работать.

– А другие зачем?

– Да все так. Каждому надоело. Отдыхали бы. И лечились. Теперь спирт дешевый. Была бы установлена справедливость.

– А у тебя не было городских?

– Нет. Этих не было.

– А куда же делся статский советник?

– Кто же его знает… Ему, наверно, совестно, он сбежал, доказательства у него не было. Он, видно, зря побеспокоил ваше превосходительство.

– Ты откуда слышал, чем он и как побеспокоил?

– Просто так. Думаю, че бы вы вспомнили его.

– А может быть, его убили? Свели счеты? Ну, быстро отвечай!

– Конечно, может быть. Но ведь зря не убьют. Зпачит, была грёза. А скорей всего жив, сам сбежал. Мне бы доложили наши, если что…

– Ты же под стражей.

– Это не мешает, – ответил Тимоха и невольно вздохнул.

Он и сам думал, что толстяка по кличке «Советник» кто-то стукнул. «Значит, не зря. Доносчиков как-то всегда люди узнают…»

Вошел Телятев и втиснулся на диванчик за столом.

– Черт вас возьми, слиберальничали мы с вами! – с досадой сказал Оломов. Он взял из раковины и сунул в рот окурок от сигары. – Так кто Камбала? – обратился он к Силину строже.

– У Камбалы нос приплюснут, от этого широк лицом. Скулы у него. А есть еще человек – Скула. Был еще Чилимсик – рыженький такой. Молодой Горностай, сед, с клочьями чернявыми в бороде и ходил в черной рубахе. Еще Акула.

– Ты был мирный пахарь! – сказал Телятев. – Ведь я знал тебя! Я тебе как отец был!

– Живо завелась у них мода – широкие шаровары, как у цыган, и длинные рубахи.

– И сигары?

– Да, манильских этих сигар было дивно! – кивнул Тимоха на раковину с полукольцами пепла.

– Как же ты три года жил рядом с человеком и не знал его? Как его зовут хотя бы, имя и отчество? Говорят, он китаец?

– Я как-то не отличал. Вроде смугловат. Я в лицо не смотрел, нужды не было, и не присматривался.

– Рядом жил и не смотрел. И ни знал имени и как величают!

– Это верно. Да ведь мы дело делать собрались, работать, а не величаться. У нас мало разговаривали. И нам мало важности – кто. Верил бы в бога и был царю слуга.