"Золотое руно"

Кажется, священник понимал все тонко, потому что скрывшись в арке, он вскоре появился оттуда с подносом, уставленным симпатичными мисочками. Наполнены они были удивительными вещами: соленые грибки, селедка в сметанном соусе и мелкие огурцы, обсыпанные какой-то травкой.

– Свои, бочковые!
– радостно воскликнул он, понимая, что произвел сильный эффект. Саша закрутил головой в поисках бочки, но батюшка понял его по-своему. Еще нырнув туда, где вкусно пахло, он вернулся, обнимая мощной лапищей бутылку ледяной водки. Саша внутренне ахнул.

Отец Михаил совсем не походил на священников, которых тот встречал в других православных приходах. Священнослужители в очках модного фасона как две капли воды походили на обитателей деловых контор Великого Города - казалось, они ненадолго выпрыгнули из гладких пиджаков и отутюженных брючек. Каменные, массивные храмы, в которых они служили, походили на пластмассовые коробочки, раскрашенные на один раз. Словно вымытые чистящим средством стены и яркие пластиковые иконостасы - все в них было невсамделишнее. И даже ступени не были ступенями в храм... Службы шли то рано, то поздно, по удобному для священника расписанию, так что не было возможности угадать, когда надо ехать. Многие бросали попытки. Велись службы как попало, скомканно, без благообразия и сосредоточенности. Хор слабо знал слова и, кажется, еще хуже понимал их смысл. Во время службы по храму ходили и смеялись дети. К ним присоединялись взрослые немедля после исчезновения батюшки, и храм превращался в клуб любезностей, причем паства, в основном, болтала не по-русски; чувство правдоподобия говорило Саше, что в этих храмах творится что-то неладное.

Священник, сидевший напротив него, был другой. Они выпили по рюмке, закусили бочковыми огурцами. Еще по одной. И под голос кукушки в часах хозяйка внесла темно-синий увесистый горшок, наполненный бордовым пылающим борщом. Саша любил этот суп даже в исполнении мамы, которая умела класть в него только капусту. Он даже вспомнить не мог, когда ел его в последний раз. Теперешний борщ - живое воплощение изобилия: роскоши запахов, цвета и сладости вкуса наполнил его душу почти благоговейной радостью. Нет ничего удивительного, что между первым и вторым блюдом он решил с благодарностью рассказать батюшке всё.

Глаза священника увлажнились, а лоб вспотел. Жесткая метелка бороды стала мягкой, податливой и хорошо уложилась в ласкающую ее руку. Толстое и мягкое лицо его почти совсем сравнялось в цвете с борщом; это сходство показалось Саше особенно теплым и располагающим.

Надо было начинать о маме, но он тянул время, не мог подобрать слова, вообще правильно начать, и священник уже что-то понимал и терпеливо улыбался, а от этого становилось еще труднее. Саша с досады на себя что-то промычал и задал вопрос не о маме, а велик ли приход.

– Мал совсем. Вот мечеть по соседству - те богачи, хоть и поганые, прости, Господи!
– священник перекрестился.

Саша осторожно спросил, давно ли тот в приходе.

– Пять лет, - ответствовал батюшка.
– Я ведь только что вернулся, у краснокожих был полгода.

Вот этого он не знал! И сразу отложил свой вопрос, дав себе время собраться с силами.

– Мало мы, мессионеры, сделали...
– заметил батюшка.
– У индейцев на предмет веры такая солянка. Они думают, что у белых правильный Бог, потому что белых лучше кормят. Но ведь Бог не платит за шоколад! А белые им говорят, что, веря в правильного Бога, ты получишь много шоколада.

– Значит, белые лгут?

Священник крякнул, оглядел стол, повернулся что-то спросить у жены, но сказал Саше:

– Тут целая диалектика. Я всегда относился к ним хорошо, но откуда эти заумности у костра?

– Как же человеку жить сразу в старом и новом?
– заметил Саша.
– Особенно если мало сердечной веры, а только университетское образование...

– Это вы о себе сказали?
– задумчиво спросил батюшка и протянул руку к холодной бутылке. Саша словно язык проглотил. Отец Михаил налил по рюмке, и в этот момент хозяйка внесла блюдо с пахучими куренками. Хозяин взял широкий нож и захлопотал над ними, умело разделывая благоухающие тушки. Саша посидел, рассеянно наблюдая за трудами над столом, взял свою рюмку и машинально выпил ее, не дожидаясь хозяина.

– У меня детство было совсем другое, - сказал он неожиданно, и у него заколотилось сердце: они слишком прямо выехали к тому, ради чего он сюда пришел. Поговорить о нем можно и попозже, пролетела мысль, но он почувствовал, что если начинать, то надо сейчас.

– Я вам сказать хочу, - произнес он, перекладывая слева направо и в обратном порядке ножи и вилки на столе.
– Интересно ли вам?

Собеседник удобно уперся в стол локтями.

– У меня двойственность во всем, - Саша посмотрел на священника так, как будто объяснил сразу все целиком, и замолчал. Батюшка кивнул понимающе и ответил:

– Также и у наших прихожан. Они в России не нашли себе места, сюда приехали и... маются. И там нехорошо, и здесь плоховато. Иногда людям становится невмоготу, у них двоится душа, им нужно по сердцу понять: старая или новая жизнь умнее, больше? Тогда самые-то исследователи и приходят к Богу...

Ему странно стало. Священник как будто читал его мысли, но у него самого мысли не двоятся, и жизнь та же, что всегда... он тревожно смотрел на батюшку.

– Может, кого ломает, те и есть победители?
– сморщившись, улыбнулся священник.
– Вот и ваша мама к Богу пришла.

Гость отвел глаза.

– Сил у нее не хватило, - быстро сказал тот, - но она старалась, смотрите, как храм отстроила.

Он получил откровенное удивление Сашиных глаз.

– Мы фундамент заложили, а она на свои деньги построила храм, - объяснил священник.

Саша обдумывал эту неожиданную новость. Ему очень хотелось спросить, какие суммы переводила мама, через какой банк они шли и даже - откуда она взяла столько денег? но он не знал, можно ли задавать священнику такие вопросы. Отец Михаил обронил:

– Ее как будто преследовал рок...

Он на эти слова ничего не сказал, только молчал.

– Батюшка, с какого момента у человеческого эмбриона появляется душа?
– внезапно спросил он, и священник быстро скользнул по нему взглядом.

– Конечно, все конфессии обсуждают этот вопрос, - ответил он, не спросив, почему Саша поднял эту тему.
– Своевременный вопрос. Мы должны ответить: душа появляется с момента зачатия. Мы не модерновые протестанты! У них опять новое время, новые мысли, уже говорят: с рождения. И тогда выходит, что дитя, эмбрион - только сырье. Наша церковь резко против этого! Но мы не можем сказать это с амвона, потому что мы потеряем верующих. А если они перестанут приходить в церковь, то мы не сможем им говорить, что это плохо!

Саша с интересом слушал священника. Последняя мысль была логична, но хотелось спорить, только он чувствовал скованность перед священнослужителем. "Как же он выйдет из этого положения?
– подумал он, и вдруг ему пришла в голову мысль: - А будет ли отец Михаил есть эмбрионов?" - он еще не думал так прямо о своих знакомых. Его поразил этот вопрос, потому что он немедленно понял, что проблема из сферы денег вышла в новую, не обдуманную им плоскость, где принимается одно-единственное решение, и он, Саша, не знает ответ. Ему тут же стало ясно, что он будет думать об этом, не сможет не думать и должен будет дать ответ по крайней мере себе самому: станет ли он есть человеческих детенышей в обмен на деньги и личное бессмертие?