Золотой убегает песок…

– Дэвид.

То ли стон, то ли всхлип, оно срывается с моих губ просто само по себе, словно именно так и должно всё быть. Мощные и сильные руки, сжимающие мне бёдра, чтобы удерживать и контролировать. Мои ногти, возможно, оставляющие царапины на коже. Тяжёлое, неровное и рваное дыхание у моих приоткрытых губ и носа. Лицо, которое я по-прежнему вижу в мельчайших деталях вплоть до потемневших радужек глаз. Медленные и неторопливые движения, почти останавливающиеся прежде, чем приобрести хаос и необузданность. В какой-то миг особенно глубокого и несдержанного проникновения мне становится даже немного больно. Н я лишь смотрю на Олдриджа, пока он также не сводит с меня своего серьёзного и эмоционального взгляда, и прижимаюсь только теснее, сильнее и плотнее.

– Ты будешь скучать, я знаю, – хриплый голос не только творит с моим телом то, что я даже не могу объяснить, но и говорит очевидные вещи, пытаясь отрицать которые, я лишь выставлю себя глупой и наивной женщиной. – Не пройдёт и дня, как станешь просить меня вернуться. И мы оба понимаем, что ты уже была на грани. Так же, как и я. Скажи мне это. Скажи, что я не заблуждающийся идиот.

– Ты не идиот, – тут же повинуясь, шепчу я, лишённая и сил, и намерения противостоять требованию, тесно смешанному с неким отчаянием.

Но мною движет совсем не ощущение принуждения. Есть только абсолютное согласие и желание сказать что угодно, что изгонит выражение странной тоски из каждой чёрточки красивого лица. Лица, становящегося ещё более привлекательным, когда мои слова будто подталкивают наслаждение, ускоряют его вихрь, и тот в итоге возносит нас на вершину. Дэвид целует меня, как только всё заканчивается. Или же, наоборот, только начинается.

Я привожу себя в порядок, и он тоже. Застёгивает брюки и поднимает пальто, выглядя при этом так, будто не знает, куда ему теперь деваться. Мои руки прижимают к себе халат подобно щиту. Только мне не от кого защищаться. Всё это глупо и лишено всякой логики.

– Можешь повесить его в шкаф. А ботинки оставить на коврике. Или убрать вместе с одеждой. Мне без разницы.

– Ты хочешь, чтобы я…?

– Да.

Для того, кто читает меня, словно раскрытую на нужной странице книгу, Олдридж выглядит слишком непривычно, зажато и скованно. Не зная, когда и с чего это успело вдруг в нём возникнуть, но испытывая мощнейшее отторжение к таким его эмоциям, я фактически тороплюсь, когда произношу это короткое слово. Слово, которого должно быть достаточно. Я думала о нём именно так. И не ожидала увидеть только ещё больше возросшую неуверенность. И уж тем более услышать новый вопрос. От того, кто вроде как старается их избегать.

– Ты, и правда, имеешь это в виду?

– Да.

Я, и правда, хочу, чтобы он остался. Насколько сможет. Или насколько захочет. Прямо сейчас мне ничего не нужно больше, чем это. Вряд ли ему удастся задержаться сильно надолго, но даже один день будет стоить того. Потому что внутри меня не просто прихоть избалованного подростка, которой может быть достаточно однократного удовлетворения, чтобы потерять интерес и возжелать чего-то другого. Ближе к реальности то, что с недавних пор мне крайне трудно отделить себя от Олдриджа. Представить свою жизнь без его в ней присутствия. Я и не хочу этого делать. Не хочу, чтобы он занимал место исключительно в моих мыслях. Это всё ничтожно. А мне нужно нечто большее. Его физическая близость, как человека. Возможность видеть его, а не довольствоваться лишь голосом в телефонной трубке, пытаясь убедить себя, что с этим можно жить. И, конечно, прикосновения. И едва уловимые, и очевидные, которые ни с чем не спутать. Контакт кожа к коже, когда ты перестаёшь понимать, где заканчиваешься сама, и начинается уже мужчина. Мужчина, считающий тебя своей, но способный стать твоим. Однажды и, возможно, навсегда.

– Мэл.

– Если хочешь воспользоваться ванной, я принесу полотенце.

– Я только умоюсь.

– Хорошо.

Он лишь кивает мне, не возвращаясь к тому, на чём я скоропалительно его прервала. Отлучившись в комнату, я достаю из шкафа чуть ли не первое, что попадается под руку. Когда я снова оказываюсь в коридоре около двери в ванную комнату, Олдридж предстаёт передо мной уже разувшимся и с закатанными рукавами рубашки. Зрелище напоминает мне о том, какие у него мускулистые руки, и, кажется, заставляет меня хотеть его снова. И с удвоенной силой. Принимая сложенную мягкую ткань из моей ладони, он остаётся на расстоянии и не делает ничего, чтобы дотронуться даже чисто случайно. Но я уже опять словно не в себе и мысленно почти презираю это. И понимаю, что боюсь, что он может посчитать меня падшей женщиной. Или же это просто страх перед возможной новой болью. Подсознательное желание оградить себя и уберечь. Но вопреки ему всё во мне противится первым за несколько минут словам Дэвида.

– Если тебе всё-таки трудно, когда рядом с тобой кто-то есть, то я лягу…

– Нет.

Я не даю ему закончить, наперёд понимая, что он, вероятнее всего, собирался предложить. Его глаза фактически говорят это за него. Я лягу на диване. Это ничего, если в глубине души ты даже сейчас предпочитаешь быть одна. После всего. Не после нас. Но после него. Я понимаю и готов ждать. Столько, сколько будет необходимо.

– Нет?

– Нет. Я… – просто скажи ему, что думаешь. Что прямо сейчас составляет твои мысли. Он поймёт. Не посчитает это надуманным и странным. Или поводом для насмешки. Ему всё известно. То, что с тобой было и, может быть, даже продолжается. Выдохни и произнеси. Сразу станет легче. И со своей сущностью, и с ним. А если вдруг освобождения не случится, не страшно. Хуже всё равно не будет. – Я не спала в кровати до тебя. Ни разу за всё время, что здесь нахожусь, – и, похоже, не хочу начинать. Но не говорю этого вслух. Меня и так уже трясёт изнутри. Незаметно для него, но болезненно ясно для меня.

Конец ознакомительного фрагмента.