Золотой убегает песок…
Шрифт:
– Да, Мэл, и более того, я буду здесь до тех пор, пока не получу ответ на свой вопрос.
– Но вы ничего не спрашивали.
Но этими словами я только лгу сама себе. Пытаюсь себя обмануть и убедить, чтобы стало хотя бы чуточку легче, или чтобы он и вовсе отступил. И фактически перестаю ощущать, как поднимается и опускается моя грудная клетка, а значит, и всё дыхание, вероятно, оказывается под угрозой, как только Олдридж всем своим видом ясно демонстрирует отказ удовлетворять мою невысказанную мольбу и, поднявшись, подходит ко мне. Слишком неуклонно и близко, с болезненной очевидностью вторгаясь в моё личное пространство, словно захватчик, плевавший на границы и чужой суверенитет.
– Я думаю, что мне и не нужно. Мои действия сказали всё за меня.
– Послушайте,
Я не договариваю из-за звуков и слогов, просто застревающих в горле в ответ на руки, оказывающиеся на моём теле, когда Олдридж прижимает его к дверной коробке в удерживающем плечи движении. Меня будто парализует. Глаза, кажущиеся тёмными и мрачными, словно гипнотизируют и подчиняют чужой воле, настолько пронзителен их взгляд, заглядывающий в самую душу и не покидающий моего лица. То, как твёрдо и с жёсткой уверенностью звучат будто десятки раз отрепетированные слова, лишь усиливает моё смятение.
– Я хочу шанс для нас, Мэл. Я так давно этого хочу…
Он почти прижимается ко мне, и я ощущаю странное, абсурдное отчаяние, которого не понимаю, не знаю, как к нему относиться. Но пальцы моей правой руки, словно повинуясь странному притяжению, не подлежащему контролю извне, вплетаются в бронзово-коричневые волосы на затылке, то ли желая оттолкнуть, то ли наоборот. Я ничего не могу определить даже лично для себя. Хотя многое, возможно, обретает прежде недоступный мне смысл. То, почему в ту ночь Олдридж согласился на все мои условия. Быть в темноте, не целовать меня, следовать словам, сказанным мною в процессе и обозначившим прочие границы. Это всё быстро забылось, но сам факт… Можно ли действительно хотеть кого-то так, чтобы этот человек даже не подозревал о вызванном интересе на протяжении множества месяцев, и, будучи уверенным в неспособности получить желаемое, дойти до ощущения внутреннего поражения? Похоже, что да, очень даже можно. Я чувствую это в Олдридже прямо здесь и сейчас. Но он никогда не относился ко мне как-то по-особенному. Его слова кажутся мне нереальными и абсурдными. Невозможными… Теми, в которые, будучи адекватным и рационально мыслящим человеком, никто не поверит. Мне ближе собственное отчаяние, вряд ли уже ушедшее полностью, и потребность избавиться от него хотя бы на время какими угодно способами, чем то, что, вероятно, испытывает Олдридж или, по крайней мере, думает соответствующим образом.
– Это неправильно. Я не уверена, что…
Я убираю руку от его головы, наполненная вынужденной необходимостью разорвать этот порочный круг. Та бессильно повисает вдоль моего тела, когда одновременно с этим моя голова склоняется вниз, больше неспособная сохранять зрительный контакт, ощущать которой становится слишком трудоёмко и тревожно. Но сильные ладони держат по-прежнему крепко и, кажется, не собираются отпускать.
– Мы могли бы попробовать, Мэл, – шепчет Олдридж проникновенно и неуступчиво, – иначе ты никогда не узнаешь, как всё могло бы быть. Лучше жалеть о том, что сделала, чем об упущенных возможностях.
– Я и так сделала достаточно, и мне не нужно ещё…
Я не имею в виду его, скорее лишь Гленна, и думаю, что это очевидно, но в глазах, взирающих в мои, есть ещё и ожидание отказа. Всё вне его точно будет ошибочным решением. Мы чувствуем по-разному. Я ощущаю лишь то, что сейчас могла бы быть беременной, дохаживающей последние недели срока, безвылазно сидящей дома и наверняка состоящей в браке, заключённом не по великой любви, а исходя из обстоятельств, и ничего из этого вообще бы не происходило. Ни нынешнего разговора, ни всего остального. Носящая под сердцем чужого ребёнка, я бы точно не была нужна.
Я хочу сказать всё раз и навсегда, даже если это означает, что Олдридж, скорее всего, уедет и больше не вернётся, но нежное касание сбивает меня с толку. Он не делает ничего сверх него, просто дотрагивается до кожи под моей рубашкой близ поясницы, и всё. Я не понимаю, почему это ласковое тепло такое возбуждающее, когда мы разделяли и более личные вещи. Я лишь чувствую трепет и соответствующий ему поцелуй, противостоять которому не испытываю ни малейшей
способности.Глава 7. Развод
В этот раз он кажется другим. Ласковым и мягким. Искренним и заботливым. Вероятно, сдерживающим свои инстинкты. Но я всё равно чувствую его голод. Одержимость мной. Когда он бережно целует мою шею. Неторопливо избавляет меня от одежды. С желанием сжимает моё правое бедро, сгибая ногу в колене и становясь ближе. Наши вещи повсюду вокруг нас, лежащие то тут, то там поверх кровати, в которой я никогда не спала и даже не находилась в течение дня, не желая усиливать ощущение собственного одиночества. Но здесь и сейчас я не одна.
Олдридж смотрит на меня, не моргая и не отводя взгляд, всю пристальность которого не может скрыть даже темнота. Его левая рука опускается на мой подрагивающий живот, начиная двигаться в сторону восприимчивой груди, и, клянусь, мне хочется большей близости. Я не могу дышать, не чувствуя при этом силу мужского тела и исходящий от него жар. Но ничего из этого всё равно не выглядит достаточным. Или я просто не знаю, что делать с его нежностью. С тем, как мужчина сознательно медлит, будто потерял всякое понимание, как можно и дальше поступать так, как прежде. Просто брать, и всё.
– Что-то не так?
Я спрашиваю это необдуманно и неожиданно для себя самой, и потому очень тихо, нервничая, что Олдридж не из тех, кто говорит в такие моменты и хочет слушать глупые вопросы. Но он словно застыл в пространстве, и это вроде как пробирает меня до дрожи. Возможно, даже пугает… Я ведь ничего о нём не знаю. Вдруг ему из-за чего-то нехорошо? Из-за чего-то серьёзного вроде болезни?
– Нет.
Ответ правдивым почти шёпотом сопровождается тем, что, причиняя некоторую боль, мужчина снова стискивает обнажённость моего бедра, раскрывает меня для себя, и тогда осторожный толчок наконец делает нас одним целым. Позволяет мне ощутить без преувеличения всё без остатка и стать особо чувствительной. Я думаю, что отдалась бы ему прямо на полу. Не обращая внимания на всю вероятную порочность, скрывающуюся за этим.
Мои руки опускаются на могучую и твёрдую поясницу, незначительное расстояние сменяется теснотой и контактом кожа к коже, восхитительным и неспешным трением. Я хочу, чтобы это длилось и длилось. Полчаса, час, день. Вечность. Пока мир не перестанет существовать.
Олдридж прижимает меня к себе, и я оказываюсь в его влажных и обжигающих объятиях, когда он садится. Чистый импульс погружает мои пальцы в волосы, что сейчас лишены своего отливающего золотом цвета и представляют собой лишь очертания и контуры, когда мы становимся связаны совсем неразрывно. Намного сильнее, чем я вообще могла себе представить. Посредством тел, двигающихся синхронно и непривычно спокойно, и из-за губ, неспособных оторваться друг от друга даже в мгновения особой нехватки воздуха. Мы словно находим необходимый кислород в дыхании, которым обмениваемся. Я чувствую себя так, будто от Дэвида ко мне протянулась невидимая, но очень крепкая нить, что прошила моё тело и вновь вернулась к нему, чтобы закрепиться, образовать узелок и соединить нас навечно. Всё кажется основательным и нерушимым. Непоколебимым. Не игрой и не отвлечением, в котором однажды исчезнет всякая необходимость, а чем-то действительно важным и серьёзным. Тем, чего в глубине души мне очень не хватает, но я даже не подозреваю об этом.
Моё лицо прижимается к его вспотевшему лбу, когда Олдридж находит своё освобождение во мне, что только ускоряет закручивающуюся спираль моего собственного удовольствия, разнося и распространяя его по всему телу вместе с кровью, бегущей по венам. Руки, в какой-то момент неконтролируемо сжавшие мои ягодицы, так и остаются там, сильные и очень тёплые. Я не думаю, что хочу, чтобы они перестали меня касаться. Чувство, что нужно что-то сказать, и что сделать это должна именно я, появляется почти незамедлительно. Олдридж же только продолжает учащённо дышать. В звуке, с которым происходят его вдохи и выдохи, есть что-то обречённое. Загнанное и неуверенное. Даже я понимаю, что нам придётся поговорить об этом. Обо всём вообще-то.