«Зона свободы» (дневники мотоциклистки)

— Посмотри назад.

Я оглянулась — устье Срамной, озеро Иркана — все был затянуто черной пленой надвигающейся грозы. Там сверкали молнии, и по сопкам неторопливо ползла стена дождя. Вовремя мы оттуда вырвались…

Странная это была дорога — кругом притихла тайга, на пути то и дело попадались вздувшиеся трупики сбитых белок и зайцев, а за нами гнались, но никак не могли догнать черные тучи. Гиперболоид шел последним — мотоциклу было тяжело везти двух седоков, вещи и останки другого мотоцикла, и мы постепенно от всех отстали.

Я держалась за ремешок Гиперболоида и глядела на огромную стрекозу, которая каким-то чудом оказалась на коляске, наверное, мы её сбили. Одно крыло у нее было смято, ветер пытался оторвать упрямое насекомое от тента, но она стойко держалась за ремешок попоны лапками. Алексей выжимал из мотоцикла по ровной дороге все, что мог, и наша скорость в семьдесят километров, наверное, казалась ей ураганной. Она развернулась по ходу мотоцикла и долго-долго ехала, не позволяя встречному потоку воздуха снести её. Она была стойкой — с радужными крыльями, черным длинным телом и крупными зелеными глазами. Мне было очень жаль её, я не сводила с неё глаз и думала, что она чем-то похожа на меня. Я так и не увидела тот момент, когда её не стало на тенте. Может быть, она все же улетела?

Что было дальше? А дальше был БАМ — с красной глиной дорог и кубометрами гниющей на лесопилках древесины. Дальше была железная дорога, бегущая справа от нас, и небывалая мозготряска грунтовки. Там, где был асфальт, дорога шла волнами, мотоцикл начинало кидать, и Алексею приходилось притормаживать. Дальше была встреча с группой каких-то ученых на УАЗе, которые посоветовали нам даже нужду справлять на дороге и не ходить в лес, — там было слишком много клещей. Дальше были мохнатенькие, свеженькие пихты по обоим сторонам дороги и заснеженный хребет на горизонте.

Финиш (2002 год июль- август)

В Северобайкальске мы словно в первый раз увидели светофор, и все сгрудились на перекрестке, напрочь забыв, что нужно делать. Отвыкли. На площади у магазина к парням подходили незнакомые люди:

— Это вы шли через сто десятый, вы? — и они жали ребятам руки и восхищенно цокали языками.

Дальше был перевал Даван, десять сантиметров раскисшей глины которого не произвели на нас никакого впечатления. Мы с Алексеем по-прежнему ехали последними, но — странное дело! — все летели вперед как сумасшедшие, а мы ехали потихоньку, но оторваться от нас они все же не могли. Они по-прежнему ломались.

Я с грустью смотрела, как останки Щенка разбирают на запчасти — фильтр, генератор… Когда мы ехали, я держала руку на тенте палатки, и иногда мне казалось, что под тентом что-то шевелиться…

Перед Братском пошел затяжной подъем — мы ехали и ехали, и ехали куда-то вверх, пока не приехали в Братск. Мы периодически останавливались прямо на дороге и ели, ели, ели… В Братске я наотрез отказалась идти в магазин, — мне уже надоело пугать своим видом людей. Бедные продавщицы, когда видели, что к ним в магазин вдруг вламывается кто-то бегемотообразный, в зеленой химзащите, в черном шлеме и орет страшным голосом: «А готовое мясо есть?» — приседали от страха. Пошел Алексей. Ждать пришлось долго. Он вернулся и пожаловался, что все время, пока он выбирал продукты, за ним ходил охранник и с подозрением следил за ним. Я посмотрела на его черное лицо и только вздохнула в ответ. Да уж, одичали…

А за Братском началось хорошее асфальтовое шоссе, и ехать стало скучно. Возле одного из строительных вагончиков Алексей остановил мотоцикл — нужно было набрать воды. Дорожный рабочий, к которому Алексей обратился с вопросом, вдруг сдвинул каску на затылок и глупо улыбнулся в ответ.

— А ты не из этих? Ну, которые через сто десятый километр прошли?

— Из этих…

— Серьезно? Слушай, дай я пожму тебе руку! Я весь день вас ждал, думал хоть посмотреть на героев! А где остальные?

— Вперед уехали.

— Эх, пропустил!.. Ну, хоть на одного посмотрю, я ведь знаю, что там за дорога!

Сто десятый километр — это тебе не шутка!

Алексей еле-еле сумел добиться от ошалевшего мужика, где можно набрать воды.

Ребят мы догнали в сумерках, они стояли на обочине и снова ремонтировались.

Алексей притормозил.

— А я думал, вы уже байкаться завалились! — едко заметил Будаев.

Я опешила, а потом усмехнулась. Это была чистая ревность, — они завидовали Алексею. Наверное, они думали, что мы «байкаемся» каждую ночь. Ну что ж, по крайней мере, холодно нам не было.

— Завтра воскресенье! — мечтательно, хотя и устало сказал Олег. — Это значит, вечером можно к девчонкам съездить…

Мы переглянулись. Сколько же у человека сил, что он еще планирует куда-то сходить? Мы не стали гнаться за ними. В темноте стало неудержимо клонить в сон, и я даже пыталась поспать, навалившись на коляску, но было слишком холодно. Но даже холод не мог привести меня, да и Алексея, в чувство — все вокруг было, как в тумане. В конце концов, уставший Алексей уснул за рулем, я заметила, как мотоцикл плавно пересек осевую и подхватила своего водителя, прежде чем мы съехали с дороги. Когда Алексей пришел в себя, мы решили заночевать на первом же попавшемся съезде с дороги. Палатку мы поставили прямо на грунтовке, ведущей куда-то в лес, о чем узнали утром, когда мимо нас протарахтел «Иж».

Дома мы были в шесть часов вечера, всего на шесть часов позже остальных. Радости мы не испытывали — слишком устали, чтобы чувствовать хоть что-то. Мы только помылись, поели, упали на широкую кровать и проспали до следующего дня. Потом кое-как выбрались до магазина, накупили продуктов, приготовили поесть, пообедали и снова уснули. Вечером позвонили из «Седьмого» поселка и пригласили нас к Будаеву — отпраздновать возвращение. Наверное, нужно было идти, но мы были такими уставшими, да и видеть никого не хотелось. Совсем никого. И мы не пошли…

А ночью я испытала то, что позже назвала «синдромом бамовской дороги»: я проснулась среди липкой, вязкой темноты, шел дождь и река должна была прибыть.

Надо было срочно переправляться, а иначе… Иначе… Надо идти! Надо! Я рванулась, села на кровати, и целая минута понадобилась на то, чтобы понять, что я сижу в собственной постели, в квартире на пятом этаже, что за окном идет дождь, и что мне совсем, совсем ничего не угрожает… То же самое происходило с Алексеем, то же самое было и с другими. Мецкевич, у которого в понедельник закончился отпуск, был вынужден выйти на работу, но работать не смог — пришлось взять неделю за свой счет. Алексею повезло больше, его отпуск заканчивался через десять дней. И все эти десять дней мы ели и спали. И больше нам ничего не было нужно. Ни-че-го…

Моя мама приехала с дачи только через два дня после нашего возвращения.

— Да ничего, все нормально, — сказала она спокойно, когда я спросила её, как она тут была без нас, — я уже по радио слышала, что вы вернулись.

Впрочем, были некоторые нужды, которые время от времени заставляли нас нарушать уединение — нам пришлось дать пресс-конференцию, отрабатывая все еще не пришедшие на счет деньги. Я старалась держаться нейтрально, ребята — тоже, но из глаз Анны Будаевой хлестала ненависть, и я её понимала. Нам рассказали, как она, узнав о том, что мы не вышли на связь, в слезах рвалась в офис «Ангарнефти», чтобы добиться поисков мужа и сына, а её не пускали холеные охранники в дорогих костюмах. Она все же пробилась к какому-то менеджеру, который её принял, и даже пообещал оплатить ей проезд, но только до Курумкана.