Зов красной звезды. Писатель

Сирак подумал о том, что человек ни при каких обстоятельствах не желает думать о том, что смерть неминуема. Не допускает эту мысль в свое сознание. Он вспомнил своего седовласого Агафари. Ведь старик ничем не отличается от других людей. Каждый живет надеждой на лучшее и стремится отдалить свой конец. Да и сам Сирак разве не похож на своего героя? Он даже вздрогнул от неожиданности. Только теперь он понял, что мысли Агафари были его мыслями. И ему стало не по себе. В это время нищий слепой громко произнес:

— Братья мои, на этом свете нет ничего страшнее, чем прожить в вечной темноте. Не приведи господь! Прожить в вечной темноте и вечном страхе! Видеть своего врага и вступить с ним в бой — это не страшно. Намного страшнее не видеть ни равнин, ни пропастей и во всем зависеть от поводыря.

Сирак посмотрел в пустые колодцы его глаз и спросил:

— Отец, с каких пор вы не видите свет божий?

А сам подумал при этом: «Если человек не видит луч восходящего солнца, красоту вечерних часов, сверкание звезд, сияние полной луны, улыбки людей, красоту природы, разве это жизнь? Как же надо зрячим уметь ее ценить!»

— С раннего детства, — отвечал слепой, — когда я был еще младенцем и питался молоком матери. Оспа сделала меня слепым. И вот я ползаю во тьме уже шестьдесят лет. На том месте, где я всегда сижу и прошу милостыню, прошло сорок лет моей жизни. Когда я впервые сел у дороги, там жил француз месье Терет [65] . Кстати, именно тогда наш квартал стали называть Кварталом Преданий. Если бы в те времена с болезнями воевали, как сегодня, тьма не поглотила бы меня. Но что делать?! Само время было слепым.

65

«Терет» — по-амхарски «предание».

— А как вы чувствуете природу, как ее представляете? — спросил Сирак старика, высказав давно мучивший его вопрос.

— Сын мой, разве можно тосковать по стране, где ты не бывал? Мой свет — это вы, зрячие. Свет человека есть человек, — сказал он задумчиво. — Не только свет, но и спасение.

— А разве вы не боитесь? — спросил Сирак.

— Чего? — не понял слепой.

— Тьмы?!

— Нет, я ведь не умер со страха. И разве я не живу, преодолевая все тяготы жизни?

Сирак подумал о том, что у него самого нет такой силы духа, как у этого несчастного. Он не успел ответить слепому, потому что господин Бырлие закричал:

— Да здравствует тряпье нашей округи, оно дает мне жизнь! А вы замолчите, заклинаю вас революцией и Дергом!

Все рассмеялись, а тетушка Алтайе, поджав губы, тихо сказала:

— О господи! Могила, видно, теплее, чем такая жизнь. Господин Бырлие не унимался.

— А ты что молчишь? — привязался он к Мандефро. — Прославляй свой костыль!

— Долой реакционеров! — раздалось в ответ.

— Ишь ты, какой передовой! — не отставал господин Бырлие.

— Славь свои лохмотья и сиди спокойно! — отрезал Мандефро.

— И то правда. Хоть бы раз в жизни повезло мне сшить что-нибудь из новой ткани! Только и знаю, что перешиваю обноски для всей округи. До чего ж надоело! Устал. Вчера, сегодня, завтра… каждый день одни лохмотья, — сказал он с досадой.

Беккеле грустно слушал его.

— Да кто же в нашем районе может сшить себе новое платье? — сказал он. — Кто, скажи? Или ты не понимаешь, что здесь живут бедняки из бедняков? Но ты не волнуйся. Наступит время, когда люди станут жить лучше и будут шить одежду из новых тканей. Между прочим, я привез жене и сыну из Асмары немного ткани. Как-нибудь зайду к тебе, — сказал он господину Бырлие, — и ты сошьешь кое-что для нас и для моего сынишки.

В это время появилась жена Сирака. Впереди нее шествовала с мэсобом в руках, покрытым красной накидкой, Вубанчи. Все сразу замолчали и привстали в знак приветствия.

— Ради бога, не беспокойтесь! — смутилась Цегие.

Слепой, услышав ее голос, приветливо сказал:

— О, пришла Цегие — Дева Мария, мать бедняков!

Цегие поздоровалась с Беккеле, спросила, где он воевал, и, услышав, что он снова отправляется на северный фронт, стала причитать:

— Да что ж это такое?!

— Я исполняю свой долг, — был ей ответ.

— До каких же пор…

— Пока не одержим победу, — снова спокойно сказал Беккеле и, указав на сидевшего рядом Сирака, добавил: — Вот об этом мы с ним и говорили. В такое трудное время каждый на своем посту должен выполнять свой долг перед родиной, перед революцией. В том числе и писатель!

Цегие бросила взгляд на мужа, потом на Беккеле.

— Я не успел сказать вам, — продолжал Беккеле, — что я познакомился с вами раньше, через ваши книги.

Цегие не выдержала и прервала его:

— Вот ерунда-то! Господи, опять о книгах! Что толку в том, чтобы пачкать бумагу!

— Не говорите так, госпожа, — возразил Беккеле. — Быть писателем — великое дело и очень уважаемое, оно требует таланта и особого терпения. Ваш муж потратил столько сил, чтобы описать для потомков жизнь несчастных и обездоленных. Его надо поддерживать. А вы что говорите?

— Слышишь? — взглянув на жену, сказал Сирак.

Но Цегие, словно копьем, пронзила его недобрым взглядом своих огромных глаз и, не желая продолжать разговор, обратилась к Беккеле:

— Поздравляю тебя с возвращением в родной дом, брат мой. — Потом отошла и села рядом с тетушкой Алтайе.

— Что это ваша жена так невзлюбила литературу? — спросил Беккеле Сирака.

— Долги поссорили ее с книгами.

— Долги? За издание?

— Да. Едва сводим концы с концами.

— Я не знал писателя, который бы не имел долгов. Когда я работал в типографии, все они были ее должниками, — сказал Беккеле, покачав головой. — Но отчаиваться нельзя. Напротив, нужно держаться. Особенно теперь, когда время подает большие надежды. Надо создать писательскую организацию, — сказал Беккеле.

— Мы пытаемся это сделать. Но нам необходима помощь государства. Главные наши трудности в отсутствии издательств. — Сирак глубоко вздохнул и продолжал: — А лично мой самый сложный вопрос жизни — это отношение жены к моему делу. Как только заходит речь о моих книгах, у нее буквально рога от злости вырастают, она насмешничает, попрекает долгами, настаивает на том, чтобы я бросил писать и занялся чем-нибудь другим. Когда я ей объясняю, что это мое призвание, предназначение, а не средство получения доходов, она взрывается. Так и живем в постоянных скандалах.