Звать меня Кузнецов. Я один

Вадим Кожинов

(Из диалога с Ал. Михайловым, «Литературное обозрение», 1976, № 1).

Сейчас много пишут о Кузнецове, называют его «главной надеждой» поэзии. Всегда есть что-то настораживающее в таких авансах. Однако в случае с Юрием Кузнецовым авансы вроде бы оправдываются. От произведения к произведению он растёт, совершенствует своё незаурядное поэтическое дарование. Мне нравится его сосредоточенность, власть одной думы во всех его стихах и поэмах. Он не разбрасывается, не гоняется за модой.

В стихотворении «Четыреста» дали о себе знать те возможности, которые открываются перед молодой поэзией в решении темы Отечественной войны <…> Из конкретно-бытового плана, характерного для поэтов военного поколения, Кузнецов переводит тему войны в былинно-героический, отодвигая все мелкие подробности, зато высвечивая напряжённое лицо солдата. С большим драматизмом, с неизбывной горечью в слове рассказывается легенда о сыне, который одной силой сыновней любви выводит оттуда, из страны мёртвых, отца и его товарищей, погибших в боях за Сапун-гору. Трагическая символичность этой картины, когда четыреста встают из могилы, когда «в земле раздался гул и стук судеб, которых нет. За тень схватились сотни рук и выползли на свет. А тот, кто был без рук и ног, зубами впился в тень», заставляет заново пережить всю горечь потерь.

Настоящая поэзия обладает способностью смыть слой привычности с памяти, и прошлое снова предстаёт в живой сегодняшней боли:

Россия-мать, Россия-мать! — доныне сын твердит. — Иди хозяина встречать, он под окном стоит.

Юрий Кузнецов смотрит здесь в широко открытые, суровые и требовательные, беспощадные глаза военного прошлого. Не всякому дано выдержать этот взгляд!

Виктор Кочетков

(«Молодая гвардия», 1976, № 5).

 Кочетков Виктор Иванович (1923–2001) — поэт. Ярославский литератор Евгений Чеканов в своих воспоминаниях о Юрии Кузнецове привёл следующий отзыв поэта о Кочеткове: «Как поэт он — так… ничего… пустое место. А как человек — да, хороший». Чеканов, ссылаясь на Кузнецова, сообщил, что Кочеткова «сильно обидели, убрав из секретарей какого-то парткома. Тогда, вслед за ним, ушёл из парткома и сам Кузнецов».

По-иному эпична лирика Юрия Кузнецова. Его книга «Во мне и рядом — даль» стала заметным событием поэтической жизни и вызвала к себе пристальное внимание критики и читателей. В таких случаях находится место и неумеренным восторгам, которые могут дезориентировать поэта. Новые публикации показывают, что Кузнецов относится к поэзии серьёзно. Настолько серьёзно, что стихотворение «Перо», которое у другого поэта могло бы показаться претенциозным, в контексте стихов Кузнецова звучит без всякой фальши. Вот это стихотворение:

Орлиное перо, упавшее с небес, Однажды мне вручил прохожий, или бес. — Пиши! — он так сказал и подмигнул хитро. — Да осенит тебя орлиное перо! Отмеченный случайной высотой, Моя дух восстал над общей суетой. Но горный лёд мне сердце тяжелит. Душа мятётся, а рука парит.

Идея избранничества поднимает поэта над суетой обыденности к горным высотам духа, но он не испытывает лёгкости, его душа чувствует земное притяжение и служит надёжным мостом связи меж плотью и духом, живою действительностью и парением мысли.

Цикл из десяти стихотворений Юрия Кузнецова, опубликованный недавно, событие, по крайней мере, не меньшее по значению, чем выход его книги. Он замечателен именно эпической мощью, лирической дерзостью, с которыми поэт объемлет мир. Он чувствует, как «в человеке роится планета», он видит его способным подталкивать тысячелетия ползущий ледник. Большого драматического напряжения чувство поэта достигает на могиле отца, в монологе, обращённом к нему («Мне у могилы не просить участья. Чего мне ждать?.. Летит за годом год. — Отец! — кричу. — Ты не принёс нам счастья! — Мать в ужасе мне закрывает рот»). Читая новые стихи Юрия Кузнецова, проникаешься ощущением, что поэт обрёл силу, уверенность, зрелость человека нового времени, что он осознаёт всю сложность и трудность задачи поэтического освоения современного мира, но не страшится её.

Ал. Михайлов

(«Новый мир», 1976, № 3).

…Восприятие мира в его катастрофической неустойчивости — характерная, сразу же бросающаяся в глаза, но не единственная и далеко не центральная черта поэзии Кузнецова. Здесь же, внутри этого хаоса и из него рождается образ сопротивления и воли к преодолению трагедийного миробеспорядка.

Юрий Селезнёв

(«Литературная газета», 1976, 17 ноября).

 Селезнёв Юрий Иванович (1939–1984) — критик. С Юрием Кузнецовым впервые он познакомился в середине 1960-х годов в Краснодаре: Селезнёв заканчивал Кубанский университет, а Кузнецов работал в газете «Комсомолец Кубани» и печатал его первые рецензии. Потом их пути пересеклись в Москве в доме Вадима Кожинова. В 1978 году критик, даря поэту книгу «Созидающая память», написал на титуле: «Русскому поэту, земляку, соотечественнику, современнику с Верой, Надеждой, Любовью. Спасибо за русское слово, Юрочка, и с Богом! Твой всегда Ю. Селезнёв. 29.9.78».
Надо отметить, что Кузнецов его считал не столько мыслителем, сколько полемистом. Он полагал, что почти все идеи Селезнёв взял у своего учителя — Кожинова. Не случайно Кузнецов в стихотворении «Учитель хоронил ученика…» как бы от имени Кожинова утверждал:

Он дым хватал от моего огня, Язык богов ловил с чужого слуха. Он только смертью превзошёл меня, На остальное не хватило духа.

 Добавлю: когда в 1984 году в Москву пришло известие о неожиданной кончине Селезнёва в Берлине, Кузнецов откликнулся стихотворением «На смерть друга». Поэт писал:

Он умер. Он брошен. Товарищ, не лги! Бросали его и друзья и враги. И спутницы жизни его покидали С порога в другие объятья попали. Последняя — эта отпрянула тенью От мёртвого тела в объятья презренья. И тело его без неё привезли На родину с дальней немецкой земли. Над гробом его в суете и печали Живые и мёртвые речи звучали. И только земля, что его родила, В живые объятья его приняла.

Отрадно намерение Кузнецова внести былинный дух в современную поэзию, откуда он давно повыветрился, но русское народное творчество, удивительно построенное и настойчивое в своём жизнелюбии, не знает ни одного героя, который бы не победил или не перехитрил зла. У Кузнецова же всё как-то фатально и безысходно, внутренняя направленность стихов и зачастую и самый их язык привносят в них не русский дух, а нечто иное, противное этому духу.

Владимир Чепкунов

(«Литературная газета», 1976, 17 ноября).

 Чепкунов Владимир Васильевич (р. 1933) — известный физик. В 1999 году он вместе с Надеждой Кондаковой издал «Пушкинский календарь».

Поэзия Ю. Кузнецова близка к фольклору, причём близка как-то по-своему, будто «через голову» предшествующей культуры. Сам стихотворный стиль его сугубо современен — всеобще принятая четырёхстрочная строфика, довольно-таки обычный дольник, ассонансная небрежная рифмовка, сочетающаяся порой с удивительными находками звукописи. Необычна только редкая лаконичность его стихов, интонация взволнованного разговора, звучащий жест, который едва-едва в состоянии запечатлеть и донести до нас общепринятые тире с запятыми. Но образная система, сама суть фантастических созданий, сюжеты (если можно так говорить по отношению к стихам) — всё это своеобычно связано с волшебным миром русской сказки. Из фольклора же — повторяемость неких излюбленных образов — таких, как повозка слёз, тень от облака, вещие птицы, таинственные травы, по которым катится колесо судьбы, река забвенья, столбом приближающийся смерч. Они как межевые знаки расставлены в запредельной стране, и снова и снова натыкается на них беспокойный ищущий разум. Оттуда же, из сказки, идёт сквозь стихи Ю. Кузнецова главный его герой — русский человек, чистая душа. Бредёт себе на край света за счастьем, и всё, что минует, запечатлевает в сердце своём.

Леонид Асанов

(Из статьи критика «Одухотворённое пространство», опубликованной в коллективном сборнике «Сверстники», М., 1977).

 Асанов Леонид Николаевич (р.1944) — критик. Он вырос в семье некогда популярного советского писателя, окончил вечернее отделение журфака МГУ и аспирантуру. В середине 70-х годов его позвали в издательство «Современник». Литературный генералитет возлагал на Асанова большие надежды, но он их не оправдал, а после развала Советского Союза и вовсе отошёл от литературной деятельности.
 Уже в конце «нулевых» годов Александр Разумихин рассказывал, что Асанов «сначала ушёл в прозу (знаю две его книги рассказов и несколько книжечек с историческими рассказами для детей), однако последние годы вынужден был заниматься каким-то рекламным изданием про загородное жильё. Наша с ним последняя встреча случилась на ВВЦ, где проходила очередная книжная ярмарка. Лёня увидел меня и, что называется с места в карьер, заговорил о повести Валентина Распутина „Дочь Ивана, мать Ивана“, появившейся тогда в журнале „Наш современник“. Ему очень хотелось выговориться. Я слушал рассуждения Лёни, и мне было грустно, горько оттого, что нет у Асанова-критика возможности выплеснуть эти свои мысли на страницы журнала, книги».