Зверь-из-Ущелья. Книга 2

– Сыно-очек! – простонал Роран, протягивая трясущиеся руки. Голос его мгновенно ослаб, стал дребезжащим, старческим. – Вставай, сынок… вставай же…

Но все понимали, что Орм не встанет. Острый камень, притаившийся в траве, пробил ему череп.

Смерть забрала искателя сразу.

Ко мне никто не спешил. Среди оцепеневших зрителей я выхватил фигурку любимой женщины – она переводила опешивший взор то на меня, то на брата, то снова на меня. Лицо бледно, как мел, руки трясутся, а взгляд…

У моей смерти глаза янтарного цвета – подспудно я давно это чувствовал.

И молился, чтобы она не увидела, как по белому полотну расползается алая клякса. Я, наконец, почувствовал боль. Кровь текла и текла, уже пропитывая штанину – нож сделал своё дело, а жадный Отец Равнин решил прибрать обоих спорщиков.

Рамона коснулась губ, твердящих беззвучное «нет-нет-нет», крепко зажала рот и беззвучно закричала.

Уже вовсю лупил дождь. Ветер набирал силу.

– Великий Отец явил свою волю! – где-то на краю сознания прозвучал торжественный вопль.

А моя жрица сделала неловкий шаг и стала клониться вбок. Я дёрнулся навстречу, но боль скрутила пополам, опрокинула в грязное месиво. В ушах нарастал гул, словно кто-то со всего размаху ударил по голове кувалдой.

Последнее, что я увидел перед тем, как кровавое марево заволокло обзор – Рамона лишилась чувств и тяжело осела на землю.

Прости меня, любимая.

И прощай.

Глава 19.

Горы молчали.

Пустота, сосущая и глухая, воронкой разрасталась в груди и вытесняла то, что было душой. Я тонула в этой пустоте, не делая попыток глотнуть воздуха – всё казалось бессмысленным. Зачем я дышу, хожу, вижу? В голове барабанным боем отдавались злые слова:

Ты убила своего брата, дрянь. Лучше бы ты умерла вместо него.

Ты прав, отец. Как же ты прав.

Лучше бы я умерла вместо них обоих. Или вместе с ними.

Сбылось моё видение, сбылся пророческий сон. А ведь я успела забыть о нём, глупая! Думала, раз он не появился в Книге Пророчеств, то это всё игры моей фантазии, и переживать не стоит.

Я откинулась на постель и закрыла воспалённые глаза. Раньше я не знала, что можно столько плакать, что человеческое сердце способно вынести такую отчаянную боль и не разорваться. Хотя для меня было бы милосердней, если бы оно просто замерло и больше не билось.

...Я выла и кричала, как раненое животное. Вцеплялась ногтями в лицо и каталась по земле, полностью утратив человеческий облик, рвалась из пытавшихся удержать меня рук – туда… Самые страшные сны, самые жуткие кошмары не могли сравниться с тем, что случилось в кругу камней на старом капище. И виновата в этом я, только я…

Дорогу до Антрима я помнила смутно – всё прошло, как в бреду. Мне влили в рот горький напиток, обжигающий горло, и нацепили амулет, подавляющий волю и чувства. Но всё равно, стоило только глаза закрыть, как перед внутренним оком возникала картина моего личного конца света: нож Орма вонзается в незащищённый бок Ренна, кровь стремительно расползается по белой рубашке…

Потом брат летит наземь и слышится этот противный, выворачивающий нутро хруст…

И я снова кричу, кричу, кричу и срываю связки. А после проваливаюсь в пустоту без света и дна.

Прежде я никогда не видела отцовской слабости. Он был образцом стойкости даже в тот день, когда ушла моя мать. Слёзы этого несгибаемого человека выбили почву из-под ног окончательно. Хотелось зажать уши и выколоть глаза, вырвать из груди сердце, лишь бы не видеть, не слышать, не чувствовать.

Не видеть, как отец баюкает на груди окровавленную голову Орма, не видеть взгляд Ренна – безумный, непонимающий, полный боли и безнадёжной тоски…

И багровый ручей на рубашке, штанах и земле, как во сне-предсказании.

Он упал – упал прямо на раскисшую землю, в чёрную грязь, зажимая страшную рану рукой, будто это могло помочь. И меня не пустили к нему – исцелить или просто попрощаться. Последний раз прикоснуться к руке, почувствовать тепло и тяжесть ладони, разгладить упрямую морщинку между бровей, упасть на грудь лицом, вдохнуть-запомнить его запах…

Всего этого меня лишили.

Знала бы, как всё обернётся – ни за что бы не позволила себе даже посмотреть в его сторону. Не пришла бы в ту проклятую пещеру, на тот проклятый балкон, выбросила бы из головы все бунтарские мысли и молча служила богине до конца своих дней. А то надумала себе невесть что, потакала глупым эгоистичным мечтам, хотела найти то, что не суждено иметь Каменной жрице.

И с чего только взяла, что Ренн – для меня? Он степной ветер, а я хотела его присвоить и только погубила.

Из горла вырвался сухой всхлип. Слёз больше не было – настало полное опустошение и отупение, когда отрешаешься от собственного тела и проваливаешься в чёрное бессмысленное болото без просвета и выхода. Душу сковало милосердное оцепенение, именно оно не позволяло скатиться в пучину безумия, но внутри...

Глубоко-глубоко, под обломками, вопреки всему пульсировала крохотная искорка надежды. Слабая, как распустившийся в абсолютной тьме цветок.

Из уголка глаза выкатилась одинокая слеза и скользнула по виску, оставив горячую дорожку. Пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы собрать остатки воли в кулак и подняться с постели. Комната плыла перед глазами. Я медленно побрела к окну и распахнула створки, впуская холодный осенний рассвет. Проём заволакивало колеблющееся марево, похожее на легчайшую ткань или текучую ртуть – защита от побега. Правда, учитывая высоту, он стал бы, скорей, самоубийством. Странно, но эта мысль не вызвала у меня ни страха, ни отвращения – я попросту не видела свою дальнейшую жизнь, я уже умерла близ Лестры, на старом капище Первобога, в кругу зачарованный камней.

Облака набухли в предчувствии дождя и окутали вершины гор белёсым коконом. Когда я уезжала, вокруг буйствовала зелень, а сейчас лес был усыпан хлопьями ржавчины и сбрызнут кармином.

С недавних пор я ненавижу этот цвет, он напоминает о пролитой крови.

А город, несмотря ни на что, просыпался: скоро всё наполнит стук молотов в кузнях, звонкое дзыньканье кирок, ритуальное пение жриц и простых искателей и жужжание распиловочных дисков. В воздух взовьётся каменная пыль вперемешку с запахами дыма, из пекарен понесутся ароматы свежего хлеба, а старый Далл с сыновьями погонит кудлатых овец на выпас.

А я что?... Я больше никогда не буду принадлежать этому миру так, как прежде. Я этого не заслуживаю.

Я не успела помочь Ренну. Не уберегла Орма. Как жестоко порой смеётся судьба! Я думала, что у меня в запасе предостаточно времени, что я сумею всем помочь, всех спасти, а на деле… Оказалась так слаба и слепа, погрязла в своих чувствах и горестях, что перестала смотреть по сторонам.

А ведь брат изменился после того похода. Он забрал чужие жизни, и они легли на плечи непосильным грузом, сломали, ведь душа искателя не терпит насилия. Если бы всего этого не случилось, если бы я была настойчивей, если бы поговорила с ним до этого, Орм не вызвался бы драться с Ренном.