Зверь в Ниене

Так Малисон погасил остаток долга капитану и тут же продал соль из своего магазина торжковскому купцу, да весь табак, что залежался в бочонках, к вящей радости охочего до заморских товаров гостя. Если провезти пагубное зелье на Русь украдкой, его можно сбыть с превеликою выгодой.

Сгрузили верёвки у магазинных ворот, и Малисон с возчиками перетащил товар. Верёвки были хорошие, годные. О цене сладились без помех, мужик оказался сговорчивый, да и Малисон не хотел никого душить.

Отгрузившись, свезли пеньку и канаты на «Лору». Малисон зарегистрировал две крупные сделки в ратуше, уплатил сбор и вернулся в «Медный эре». Первый день новой жизни начался обнадёживающе.

Он приказал подать ухи, каши, да столового пива, и только взялся трапезничать, когда его обнаружил Иван Якимов.

— Здрав будь Егор Васильев сын, — московский купец присел за стол и тоже взялся отобедать. — Не застал тебя на рынке, и уж думал, не случилось ли что.

— Нет уж, — сказал Малисон. — Жив буду милостью Божьей.

— Ты помнишь ли? — спросил Якимов.

— Да можно и здесь. Вон сидят за ближним столом Йорис ван Хамме и Кес ван Тисен, из Нидерландов. Они по-русски ни полслова и едва ли научатся, им не нужно и не дано. А другие далеко гужбанят. Так что можно спокойно говорить, если тихо.

Склонившись над столом, они негромко вели речь, причём, говорил, в основном, Малисон. Рассказывал о том, что накопил из разговоров с иноземными моряками, повидавшими в Европе всякое, но, главное, принёсшие вести о войне.

— Шведы побеждают. Воюют в Гольштейне и Ютландии. Говорят, это в далёких в датских владениях. Им нынче не до русских земель, и едва ли в ближайшие годы сподобятся.

Купцы основательно посидели и разошлись, нагруженные пищей телесной и государственно важной. Будет что доставить в Посольский приказ.

Малисон же возвратился в лавку и развесил у двери бухты верёвок. Он встал за прилавок с чувством выполненного долга и укрепился на ногах недвижно, как скала.

Солнце клонилось к закату, и день истекал, но не всё отмеренное для купца было им получено. Когда в лавку заглянул нездешний мужичонка с мешком, сделалось ясно — бродяга и пришёл продать что-то втай, скорее всего, краденое.

— Ты Егор Васильев?

— Так от роду прозываюсь. Откуда ты знаешь моё имя?

— Добрые люди подсказали, к кому обратиться. Возьмёшь? — бродяга скинул с плеч поклажу.

В мешке было что-то большое, с углами и плоскими сторонами.

«Ларец, — прикинул Малисон. — Ворованный», — и лениво спросил:

— Что там у тебя?

Бродяга развязал верёвочку и выложил на прилавок огромную книгу.

— Ты анчутка чтоль? — с удивлением и в лоб спросил купец.

— Побойся Бога, — мужичок перекрестился как православный. — Это Святое Писание. Какая нечисть его в руки возьмёт?

Купец раскрыл и убедился, что это истинно так. Первая страница, на которой обычно пишут, чья она — эта книга, оказалась вырвана.

— Сколько ты за неё хочешь?

— Десять далеров.

— Ты украл Святое Писание и думаешь, что я не объявлю тебя фогту? — как бы в недоумении спросил купец.

— Книга стоит великих денег, — справедливо указал бродяга. — Посмотри, какая она большая. Семь далеров.

— Я дам тебе за неё пять марок и убирайся!

— Побойся Бога, Егор Васильев — это же святая книга.

— Два далера.

— Пять. Пять далеров.

— На рынке есть два дурака, — спокойно и назидательно молвил купец. — Кто дорого просит и кто дёшево даёт. Я дам тебе за неё три далера медью, чтобы ты мог прогулять их в кабаке и не вызывать подозрения. Но ты должен убраться из города. Иди прочь по Нотебургской дороге, там много финских трактиров. Пей и не возвращайся. Чёрт с тобой.

Три далера были хорошие деньги, но Малисон хотел сделать доброе дело. Он желал угодить Богу и вернуть святое писание в храм. Он был уверен, что книга пропала из церкви Спаса Преображения. А сейчас ему не хотелось выпускать книгу из рук. Что-то прочно держало его в этом стремлении. Или кто-то. Может, ангел?

Он отсчитал бродяге пенязей и эртугов, добавив две марки серебром. Прохиндей сгрёб их в мошну и, довольно цыкнув дырявым зубом, подмигнул на прощание:

— Бывай Егор Васильев, удачи тебе во всём.

— Тьфу-тьфу-тьфу, — Малисон постучал по прилавку костяшками пальцев. — Ступай прочь и чёрт с тобой.

Когда бродяга скрылся, купец постоял, положив руки на книгу. Он знал, что уже никто не придёт, и можно закрываются.

— Помоги мне, Господи, — вздохнул купец и раскрыл наугад святое писание. Он перевернул несколько страниц, не вчитываясь и не понимая, что перед ним, пока не оказался в начале следующей книги.

«Иовъ», — стояло там.

Просто, кратко, непонятно.

Малисон заинтересовался, о чём это.

— Человек некий бяше во стране авситидийстей, ему же имя Иов, и бе человек он истинен, непорочен, праведен, богочестив, удаляяся от всякия лукавыя вещи, — прошептал купец и замер, уставившись в пустоту. — Это же про меня!

Он водил пальцем по строкам, шевеля губами, не быстро, ибо вдумывался, но и не медленно.

— И бысть яко день сей, и се, приидоша ангели божии предстати пред Господем, и диавол прииде с ними, — Малисон мотнул головой и поразился: — С ангелами диавол прииде, вот же гнида какая!

Про хитрого дьявола было занимательно: а что он скажет, а что ему скажут, а не изгонят ли его пинком под хвост? Да тут было, о чём поговорить с достойными людьми в «Медном эре»! Они, небось, такого не читали.

— Тогда рече Господь диаволу: се, вся, елика суть ему, даю в руку твою, но самого да не коснешися. И изыде диавол от Господа.

Малисон оторопело поднял руку, пощупал затылок.

— Не коснёшися… — он посмотрел влево и вверх, но вместо крыши магазина прозирал явственно горелый обрубок креста на шпиле ниенской кирхи. — И изыде диавол…

Теперь он знал точно.

ПЛОД

Утром таможенный разъезд, выпасающий на заре контрабандистов по берегу Невы, нашёл на отмели Койвосаари труп старой женщины. Она не была утопленницей. Широкий разрез поперёк горла, из которого река вымыла кровь, указывал на умышленное убийство.

Когда по вызову начальника таможни на баркасе с солдатами из крепости прибыли фогт, юстиц-бургомистр и старший письмоводитель, они опознали тело, что случалось с ними в последнее время удручающе часто. Повитуха Грит приняла смерть в состоянии крайнего испуга, о чём свидетельствовала гримаса ужаса и отчаяния, как будто старуха знала, в чём её грех, и не готова была принять неминуемую расплату, всецело сознавая пугающую неотвратимость.