Зверь в Ниене

Сели за стол для заседаний и заплатили за вино старшему письмоводителю. Ленсман выложил отнятый у бродяги небольшой мешочек из кожи, который тяжело брякнулся о столешницу, и серебряный крестик — вещественные доказательства преступления или, как сказал бы осторожный и опытный бургомистр юстиции, — возможные улики.

Клаус Хайнц принёс стеклянные кубки для вина, которые хранил в запертом сундуке возле своего места в канцелярии. Весёлый и облизывающийся Фредрик поставил большой глиняный кувшин. Вернул ключ от подвала бургомистру Пиперу и встал возле двери в ожидании, чего попросят ещё. Старший письмоводитель наполнил кубки и уселся на писарское место, где от совещания остались бумаги, чернильница и очинки перьев. Отодвинул ненужные канцпринадлежности, но убрать их Фредрику не предложил. Возможно, потребуется записывать.

Внеочередной совет магистрата начался.

— Очень надеюсь, что преступник пойман, — Генрих Пипер поднял тост. — За окончание в нашем мирном городе этого божьего наказания!

Клаус Хайнц отпил и проглотил. Вино было самое настоящее — бургундское, какое пьют только мушкетёры да моряки в бордингаузе, когда денег почти не осталось, а похмелье мучает знатное. Остальные тоже покривились, но сделали вид, что рады всему случившемуся и, особенно, щедрости магистрата.

А потом они выпили ещё, и ленсман Штумпф стал рассказывать, как ему попали в руки кошель, бродяга и серебряный крест.

Он пришёл с русской стороны и назвался рабом божьим Фадийкою. Когда бродяга в первый раз явился в трактир фру Коновой, он выклянчил Христа ради испортившейся ухи, которую невозможно было скормить свиньям, чтобы не отравить их, и ушёл перед закатом по Нарвской дороге, потому что никто не захотел приютить его у себя. Он возвратился глубокой ночью, в грозу и дождь. Оный Фадийка разбудил кабатчика, протянул ему далер и потребовал выпивки. Он остался в кроге до утра, на весь следующий день и опять на ночь, едя и пия, расплачиваясь далерами, которые доставал из кошеля. Кабатчик фру Коновой не хотел терять такого выгодного постояльца ради неожиданного прибытка для госпожи своей, и держал бы его до последнего пеннинга, но тут нагрянул целый ленсман. (При этом Игнац Штумпф сделал перерыв, чтобы промочить горло, и все последовали его примеру, дабы веселей было слушать рассказ, а писарь Фредрик налил ещё.) О подозрительном бродяге было доложено. Слух об убийстве дочери шорника не успел долететь в такую даль, поэтому кабатчик не беспокоился. Ленсман обыскал бродягу и нашёл при нём кошель с серебром и крестик.

— Остальное вы знаете, — Игнац Штумпф обвёл зал рукой, но в той стороне за стенами ратуши стоял Ниеншанц, поэтому все поняли, на что он указывает. — Бродяга не оказал сопротивления. Он с трудом был способен связать пару слов, и в дороге не протрезвел, как вы могли заметить, почтенные господа.

Бургомистр Ниена Генрих Пипер поднял тост за храброго ленсмана и затем поинтересовался:

— Как полагаете, герр Грюббе, станет бродяга исповедоваться нам?

— Есть только один способ узнать — допросить его.

Юстиц-бургомистр в своей практике давно обнаружил, что гадать — самый лёгкий способ ошибиться, и старший письмоводитель мог только признать его мнение истиной, которую и сам полностью разделял.

— Все бродяги разговаривают, — вставил ленсман Штумпф. — Даже немые.

— Но не откровенничают, — сказал Грюббе.

— Нет. Большинство старается пустить пыль в глаза.

— То есть на исповедь можно не рассчитывать? — спросил Генрих Пипер.

— Для исповеди бродяг и разбойников есть особым образом учёный духовник, — подумав, ответил Игнац Штумпф.

— Наш магистрат не может позволить себе специально обученного духовника, — напомнил Хайнц. — Он приезжает вместе с судьёй на период рассмотрения дела, а нам надо провести дознание прямо сейчас, пока тела не остыли.

— Кнут — не архангел, — философски рассудил ленсман, хорошо знакомый с православными мужиками и их поговорками. — Души не вынет, а правду скажет. Провинившихся солдат в крепости наказывает Урпо из Кякисалми, настоящий мясник. Все его боятся и ненавидят. Вот он и поможет разбойнику исповедаться.

— Я знаю, кто такой Урпо, — пробурчал бургомистр юстиции. — И наше затруднение в том, что он — гарнизонный палач.

— Это будет незаконный допрос, — поспешил заявить королевский фогт Сёдерблум, — если бродяга окажется невиновен, — он воздел указательный палец и многозначительно помотал им, будто грозя или предупреждая. — Герр Киннемонд откажется взвалить на себя вину, предоставляя нам своего палача для пыток русского подданного.

— У него крест и неизвестно откуда взявшиеся деньги, — возразил ленсман Штумпф. — Если он не расскажет сразу, можно хорошенько запугать его на словах, а потом показать кнут и солдата Урпо.

— Из Кякисалми, — добавил бургомистр Пипер и выпил ещё немного плохого вина.

И все засмеялись — заливисто, дружно, заразительно, хлопая ладонями по коленям и полам камзолов: ленсман с весьма оживлённым видом, бургомистр юстиции с покровительственным, а кронофогт как бы с трагическим осуждением. В гарнизоне Ниеншанца известны были три Урпо — искусный флейтист Урпо из Або, отличающийся своими набожностью и благочестием, и капрал Урпо, бывший горнист, прославившийся отвагой и дипломатией в войске фельдмаршала Горна, но после тяжёлого ранения отправленный нести службу в тихое место. Перепутать их с палачом Урпо было бы крайне несправедливо и забавно.

Ленсман как герой дня стал рассказывать о нравах южного края своего участка, где жили славяне, ингрекоты и ваддиаляйсет. О ложкарях в Купсила-бю и пьяных драках на ложкарных ножах. Как били по морде со всего маху, ломая кости, раскраивая носы. И это в лучшем случае, потому что могли взять ниже и попасть по шее.

— Располосовать от уха до уха, — показывал ленсман. — И кровь брыжжет.

— Как на скотобойне, — дополнил бургомистр Грюббе.

Королевский фогт скривился.

— Да, вот так — фонтаном, фщух! — разошёлся Игнац Штумпф. — Только брызги во все стороны.

Пер Сёдерблум поджал губы, как будто удерживал кое-что вещественное внутри себя, а не только слова осуждения.

— Брызги, должно быть, далеко летят, — ни к кому не обращаясь, вслух подумал Клаус Хайнц.

— Здоровенные, как сопли! — ленсман знал, о чём говорит. — И липнут. Ничем не отмыть следов.

Сёдерблум позеленел, но был не в силах разомкнуть уста, чтобы взлетевшее возражение не забрызгало окружающих, к вящему позору королевского фогта.

Карл-Фридер Грюббе отвернулся и ухмыльнулся.

Генрих Пипер слушал с весьма заинтересованным видом.

— Кровь в таких случаях должна изрядно заляпать убийцу, — крайне серьёзно рассудил Клаус Хайнц. — Столько не замыть даже под проливным дождём. Убийца должен был сменить одежду. Мы должны расспросить кабатчика, в том ли наряде вернулся к нему бродяга Фадийка.

КНИГА ИОВА

Малисон проснулся на своей широкой кровати с чувством незнакомого, но мягкого и основательного тепла. Под боком, положив руку ему на грудь, негромко храпела Аннелиса.