Зверь в Ниене

— Ты ведь не жену похоронил — дочку, — рассудил Малисон. — Какой траур?

— Горе. Да и сил не осталось. Только поработать, а в доме пусто.

Заботливый купец протянул ему бутыль. Шорник отпил, и ему полегчало.

— Теперь придётся жениться, — сказал он. — Хозяйство вести некому.

— Пусть баба какая-никакая приходит. Безмужнюю работницу можно найти за сходную цену.

Тилль крякнул и махнул рукой столь красноречиво, что Малисон без слов понял — платить не будет, а, скорее, с тоски удавится.

— …Разговоры пойдут, — пробормотал шорник. — Лучше сразу жениться. Внебрачные дети — позор на всех. Уж я знаю. Ута была на сносях.

Малисону стало зябко.

— И ты отвёл её к старухе?

— Нет, — хрипло промолвил Тилль. — Я бы никогда не совершил такой грех.

Малисону страсть как захотелось курить, но запалить трут под таким дождём было немыслимо, да и табак промок, должно быть, насквозь. Он подумал, знает ли несчастный отец все новости, и сообщил шорнику:

— Антихрист прикончил Грит. Она не ушла от возмездия.

— Известно, что Грит — старая блудница и гоморрщица, также травница и повитуха, и прощения божьего ей нет, — изрёк Хооде, будто уверенным ножом резал дорогую кожу — раз навсегда и на свою совесть мастера.

— Это был не мой брат, — молвил купец и рассказал про допрос в Ниеншанце. — Он в это время сидел в крепости.

— Значит, не он, — сказал Хооде. — Нет, не он.

Сидели молчали.

— Я хочу выкупить его из крепости, — сообщил купец.

— Правильно, — согласился шорник.

— Я хочу его в лавке пристроить, а живёт пускай у меня.

— Кровь гуще, чем вода, — сказал шорник.

— Да уж, не водица, — пробормотал по-русски купец и сказал на платте: — Мы вместе будем искать того, кто убивает. Ты будешь искать с нами?

— Буду.

Это был разговор двух мужчин. Пьяное слово — крепкое слово. Легко с губ сорвётся и насмерть вопьётся.

— А когда мы найдём врага, мы его покараем, — пообещал купец.

— Даже если выяснится, что он — твой брат? — на всякий случай уточнил Тилль Хооде.

— Особенно, в этом случае.

— Тогда пусть живёт, я не против.

— А что скажут соседи?

— Соседи скажут, что старший цеховой мастер скажет.

— А кто у нас главный? — повеселел Малисон.

— Я! — гордо ткнул себя шорник подбородком в грудь.

Выпили за это.

— А я женюсь, — вдруг решился Малисон. — Что в доме без бабы?

— На ком? — заинтересовался шорник.

— На Аннелисе, работнице своей.

— Она же из савакотов и с детьми, — поразился Хооде.

— Да! — как бы переча шорнику, признал купец и тоном величайшей покорности судьбе добавил: — Какая разница…

Он многозначительно отхлебнул кюммеля. Передал бутылку и замолк, глядя в даль, но не как Хооде — на капающую с ветвей воду, а вдаль, где под небом и за лесом торчал шпиль ратуши.

— Силён, — признал шорник и от души глотнул. — Я не столь богат.

— Новые народятся, — Малисон забрал у него бутыль и выпил за здравие будущих детей. — Всё им отдам.

Они сидели и смотрели, как к таможне скатывается солнце, а с листьев перестают падать капли.

Дождь кончился, а с ним и кюммель.

— Пока у нас нет жён… — начал подниматься Тилль Хооде, опираясь одной рукой на плечо купца, а другой держась за ствол Висельного дерева.

— Отчаливаем в «Бухту радости»!

НОЧНОЙ ДОЗОР

Свадьба или похороны, антихрист или война, а в ночной дозор надо выходить по расписанию.

Все бюргеры, способные переступать ногами, обязаны были по городскому уставу от зари до зари ходить по улицам, оберегая покой и имущество ближних от воров и всякой напасти — пожаров, внезапных наводнений и диких зверей.

В больших городах магистрат мог позволить по своей казне положить оклад для ночных сторожей, либо каждый цех нанимал в свой квартал обходчика, который бы не смыкал глаз, успокаивая бюргеров и отпугивая татей стуком деревянной колотушки. В Ниене пока ещё справлялись своими силами.

Малисон собирался в дозор, пораньше свернув торговлю.

В ночь следовало переодеться потеплее, потемнее и погрязнее, чтобы даже мокрое крепче грело. Самое тёплое оказалось самым рыхлым — вроде бы пора на ветошь, а потом, глядишь, и пригодится. Портки вместо штанов и чулок, сапоги вместо туфель. Из-под кровати Малисон выдвинул оружейку, раскрыл. В сундучке лежали пять пистолей, все колесцовые. Пара очень хороших дрезденских пуфферов с серебряной отделкой, купленных по случаю у германского шкипера. Один большой французский из Лизье, для всадника, и два поменьше и попроще, что не жалко взять, но добрых и надёжных. Там же кремни и пороховницы с припасом.

Аннелиса возилась у печи, когда Малисон постелил на стол тряпицу, разложил припас и сел заряжать пистоли, с которыми собирался идти в ночной дозор.

Обмотал шомпол ветошкой, засунул в ствол, протиснул туда-сюда, вынул, осмотрел. Ветошь была чистой. Давно не стрелял, железо внутри ствола совершенно отпотело нагаром, а заржаветь не успело — на последних дозорах Малисон припадало вёдро, да и протирал стволы, разрядив после дежурства.

— Тебе собрать с собой, голубь? — Аннелиса обернулась от печи и с заботой смотрела, как Малисон собирается.

— Не надо. Я в «Медный эре» всё равно буду заходить, там и перехвачу на ход ноги, — купца тронула её забота, но в расходах он перестал беречься.

— Хлеба хоть краюшку возьми, — ради пущего увещевания Аннелиса перешла на русский.

«Как она по нашему-то шпарит, — обеспокоился Малисон. — Только что научилась? Или всегда умела? А почему не показывала?»

— Это по холоду в ночном дозоре требуется ночной дожор, а сейчас тепло, обойдусь пивом.

Малисон откупорил пороховницу, засыпал на глазок, запыжил паклею. Пороху не жалел — стрелять надо было громко, чтобы в Ниеншанце услышали. Пакля же рассеется и не поранит, даже если в пузо стрельнуть. Лить кровь и тем паче убивать кого-то купец всячески остерегался. Чай, не душегуб какой.

Зарядил и второй таким же макаром.

— Эх, едрит твою мать, как дать бы тебе! — во всю мочь высказал купец, подымаясь со скамьи.

— А то и дай! — быстро оборотилась от горшков Аннелиса.

Вслед за тем, кряхтя и подвязая портки, купец засобирался. Вместо своего ножа каждодневного ношения взял короткий, полегче, потому что и так навешано было достаточно, чтобы отяготить для хождения всю ночь. Повесил на пояс кису с дробью. Без свинцового припаса выходить в ночной дозор по городскому уставу Ниена запрещалось. А вдруг бешеная собака выбежит, тем паче, зимою — волк!