Звезда Аделаида - 2
Шрифт:
Северус бросил ножи на стол, встал с подушек и вышел, резко хлопнув дверью, весьма решительно направившись к Квотриусу. Назревал серьёзный разговор, и у Снейпа появился козырь - Гарри, хоть и очень любимый, но с его неуёмными желаниями переспать, то есть сам-не-знаю-чего, совершенно, абсолютно непереносимый.
– У него же нет, судя по всему, вообще никаких знаний об однополой любви, хотя это и странно, он ведь жил среди одних мужчин. Неужели Том прикрывал от него все безобразия мужской компании дикарей - рабов? Нет, не может быть! Я не верю в такую кристальную честность и чистоту самого Тома, чуть не лишившего сначала жизни, а потом и самой души ни в чём не повинного Квотриуса! Повинного только в любви, которую он когда-то питал ко мне.
Да
Вот она, эта проклятущая дверь в спальню сумасшедшего, но умелого в любви и красивого названного брата. Как всегда, наглухо прикрыта. Ничего не изменилось, а жаль.
– Квотриус, слушай меня да повнимательнее! Гарольдус выказал сегодня намерение, да прямо мгновение назад, стать женихом мне. А ведь он… так уродлив, ты же знаешь.
Он просил меня о том, чтобы стать супругом мне, - повторил Северус.
– Да внемли же мне, возлюбленный мой! Он сказал мне, что возлюбил меня, и давно - ещё в походе! Подумай только, он посмел возлюбить меня всем-что-внутри, как Гарольдус тогда изъяснялся!
Снейп изо всех сил давил на желанного до трепета и дрожи во всём теле брата, желая пробить стену, которой отгородился возлюбленный Квотриус от целого мира. А каким прекрасным мог бы быть для них этот мир до самого обязательного расставания! Северус откровенно злился, но знал, что надо брать предельной мягкостью, тщательным обольщением… Ну уж нет! Обольщать психа может только такой же псих, а Снейп себя совершенно отчётливо не причислял и всё делал правильно! Хватит этих бесполых игр с братом - любовником! Он же настолько умел, только он, но не неопытный, практически невинный Гарри, может доставить Северусу удовлетворение, такую необходимую истосковавшемуся по настоящим мужским любовным играм профессору, разрядку!
Молчание. Глупая по сути своей попытка уйти в сторону от серьёзного разговора, а Квотриус вовсе не стал дебилом. Его ум остался при нём, мешает только проклятая навязчивая мысль о внешнем облике, на самом деле обыкновенно прекрасном со времён той злосчастной бочки с кровавой водой.
Квотриус каким-то неживым, отрешённым, ненормальным взглядом помутневших, но оставшихся прекрасными, глаз осматривает свои вовсе неширокие руки, потом бережно берёт зеркало, что лежит подле него на одре, глядится в него, откладывает на прежнее место. И вдруг поворачивается резко и ненавидяще заявляет, глядя прямо в лицо высокорожденному брату вдруг засиявшими от сильных эмоций чёрными глазами:
– И зачем пришёл ты ко мне только теперь, о Северус, столь долго не навещавший меня, что подумал я - наскучило тебе общество невесёлое моё… А теперь пришёл ты радостию великою поделиться? Жениха себе нашёл иль невесту в Гарольдусе сём?
– Отнюдь. Не желает ни сердце моё, ни душа, ни разум, ни плоть моя растлевать сего невинного агнца. А пришёл я затем, чтобы выслушал ты меня. Я хочу быть только с тобою, я… так сильно и давно хочу быть только с тобою, о мой брат Квотриус!
Прими меня, о звезда моя нездешняя, милый всему, что у меня внутри, мой, только мой Квотриус! Прими, ибо смущаешь ты меня недозволенностью ласк, кои хотел бы подарить я тебе. Лучше бы тебе принять меня добровольно, о Квотриус, кровь сердца моего живого, жемчужина, лунный камень, светило моё!
– решился-таки пригрозить Северус безумцу, овладеть которым, да поскорее, он так хотел сейчас.
– А иначе что?! Возьмёшь меня силою?! Ты же так жаждешь сего, я чувствую! На, бери, вот я - весь пред тобою! И не сокрыться мне, несчастному, в никуда и ничто, но имею я в виду лишь Аид печальный! Так лучше бы тебе, о возлюбленный брат мой Северус, удалиться сейчас, ибо чувствую
я, что порыв некий сумасшествия сейчас будет у меня.– А помнишь ли ты, о Квотриус, брат мой прекрасный и безумный… когда произносил ты таковые же точно слова: «Вот я - весь пред тобою»? Мне! Мне, Господину дома, коего тебя в припадке похоти не пожалел, но жестоко изнасиловал, а в глазах твоих при сём была… любовь, твоя, уже к тому времени, безумная, неестественная любовь!
– Нет! Ничего не помню я, кроме любви к тебе, которую разделял ты со мной, покуда… был я хорош собою, может, ты даже считал меня красивым. Теперь же, убирайся, Северус, к своему возлюбленному Гарольдусу, к своей невиданной ещё Адриане! Ко всем своим любовникам из терм и любовницам из лупанария! Прочь, прочь, прочь, прочь, прочь от меня!
Квотриус вдруг сорвался с места и закружился по комнате, бешено кося глазами, черты лица его исказились, рот был перекошен…
Северус же, вместо того, чтобы оскорбиться и покинуть сумасшедшего, по крайней мере, до тех пор, пока у того не пройдёт припадок, вторично пожертвовал гордостью, чтобы залечить раны, нанесённые своими неосторожными словами. В первый раз он уступил ради любви к брату собственным решением о расставании, немедленном, прямо в походе.
Теперь же он сделал два шага и крепко обхватил бьющегося в припадке любимого. Тот перестал кружить по опочивальне и замер, явно дожидаясь того, что ещё случится.
– Что с того, что он теперь… такой? Я всё равно страстно люблю его и так же страстно желаю. Что бы ты не творил, мой Квотриус, я возьму тебя сейчас же, даже если понадобится применить силу. Да, даже силой возьму, как брали мы с тобою друг друга уже по разу, целому разу. Овладею тобою, и сразу примешься ты за разум, хоть и кособокий!
Но силу, слава великому Мерлину и пречестной Моргане, применять не пришлось. Внезапно Квотриус как-то обмяк в объятиях возлюбленного брата, лицо его вернуло прежний вид, он мягко, лазильим движением высвободился и… рывком снял, почти сорвал тунику, бросив её к ногам возлюбленного брата.
– Иди же ко мне, иди скорее - не медли. Я столь давно страстно и безнадёжно желал тебя, о северный ветер мой, Северус. Сердце моё - у тебя в ладонях. Почувствуй, как бьётся оно, моля о пощаде за словеса дрянные. Душа моя стенает и молит о пощаде за них, коими столь жестоко и незаслуженно оскорбил я тебя. Словно наваждение некое нашло на меня, и был я вне себя от гнева безудержного. Только в разуме моём словно подмели рабыни некие, не оставив эмоций никоих, ни единой, словно рабы языками господские блюда подлизали начисто, да так что не осталось и мыслей в голове моей неухоженной, грязной, кроме двух разве - о собственном… обличии отвратительном и о тебе, прекрасный мой возлюбленный, о мой недоступный таковому уроду, как я, брат.
Глава 60.
… Это было нереально прекрасно. Всё, что оказалось за рамками одного на двоих ложа и лежащих на нём волшебников, весь дом, город, другие города поболее и поменее, и зимние становища варваров, весь Альбион, Ойкумена вся, нет, весь необъятный, не познанный до пределов мир, со всеми живущими в нём людьми - творениями милосердных и справедливых богов - и неведомыми, чудесными, прекрасными или навевающими ужас видом своим одним животными - всё это было забыто, завеяно белою туманною пеленою и не имело никакого значения для любящих неистово, со страстью, давно копившейся в сердцах и телах. А может быть, напротив, скорее их любовь плотская, грешная, проклятая и поносимая христианами обеих частей бывшей великой Римской Империи, разделёнными пока политически, но не церковно - не было ни православия, ни католичества, был единый символ веры и единые ритуалы, и таинства производились священниками одинаково - вобрала в себя весь мир и помыслы людские - добрые, гневные, нечистые, славные и целомудренные, похотливые, в души свои, и приняла их со всею открытостью, поглощая и подпитываясь энергией всего мира и людей, в нём обитающих незаметно и безболезненно для тех, ибо каждый отдавал лишь эон* положительных эмоций своих, и сие незаметно было ни для единого человека.