Звезда цесаревны. Борьба у престола

— Подкрепись, — повторил он, — зла тебе не желаю, вижу, что ты по чужому приказу делаешь. Эти слова, видимо, успокоили пленника.

— Но, — продолжал первый, — дело первее всего. Тут, брат, как истинный Бог, головы могу решиться. Тут уж сам знаешь, коли что, твоей головы не пожалею.

В его тоне слышалась такая железная решимость, что сердце пленника упало. В чьи руки он попал? Он вздрогнул и глухим голосом тихо сказал:

— Коли ты от князя Долгорукого аль Голицына — стреляй разом. Легче так сразу подохнуть, чем калечиться на дыбе…

Его голос прервался, во рту пересохло. Он с жадностью схватил стакан водки и залпом выпил.

Несколько мгновений первый пристально смотрел на него, но, видя его непритворный ужас, вдруг громко, весело, почти дружелюбно рассмеялся.

— Эге, приятель, — воскликнул он, — так мы идём, кажись, по одной дорожке. А я, признаться сказать, думал, что это ты от Верховного тайного совета. Тут бы тебе и крышка, — он усмехнулся. — Сам знаешь, своя рубашка ближе к телу. Видно, и ты знаешь распоряжение-то их?

Второй кивнул головой.

— Ещё бы, — произнёс он, — предупреждён был, на что иду. Объявлено в Москве: смертная казнь, кто тайно, без Верховного Совета, из Москвы выйдет, а допрежь смертной казни допрос… Брр… — закончил он.

— То-то оно и есть, — отозвался первый. — Значит, у нас с тобой одни вороги. Ну а теперь, добрый молодец, скажи, кто ты такой?

Второй несколько мгновений колебался, но, увидя, что его допросчик нахмурил брови и положил руку на пистолет, и боясь возбудить в нём подозрения, решительно ответил:

— Человек гвардии капитана Петра Спиридоновича Сумарокова, его, фолетор Яков Берёзовый. Потому, — добавил он, — что я из деревни Берёзовой, а есть ещё фолетор Яков из деревни Озёрной.

Первый присвистнул:

— Эге — ге! Так, значится, ты едешь по приказу капитана Сумарокова. Ишь как!

— Он сам едет, — поспешно отозвался Яков. Первый даже привскочил.

— Сам! А кто ж его послал, куда и где он?

Яков, уже совершенно успокоенный за свою жизнь, попросил ещё стакан водки, выпил, закусил и ответил:

— Не знаю, кто ты, а только, может, ты знаешь, что Пётр Спиридонович состоит при графе Ягужинском?

Незнакомец кивнул головой.

— Так вот, — продолжал Яков, — как граф узнал, что Долгорукий да Голицын едут в Митаву да под смертной казнью запретили выезжать из Москвы, он и послал тайно в Митаву Петра Спиридоновича, а тот прихватил меня. Потому, значится, я ему самый близкий, я — то фолетор, то камердир. Из Москвы-то, — продолжал он, — выехали благополучно. Тройку взяли у Яузских ворот у Ивана — каменщика. Доехали до Чёрной Грязи, а там сержант строгий, не пускает. Мой и так и сяк, и денег-то давал. Ништо тебе. Заарестовать хотел, насилу выпустил на волю да велел назад в Москву ехать. Повернули мы, значится, по боковой дорожке, проехали вёрст шесть, Иван и говорит: я, говорит, один-то проберусь до другой заставы, а ты возьми копеечного возчика да в обход. Вот меня и послали сюда, в Черкизово, за лошадьми. Иван поехал, а Пётр Спиридоныч тут недалёко притулился в пустом овине, меня поджидаючи.

— Ну, ладно, — усмехаясь, произнёс незнакомец. — Так вот что, приятель, лошадей нет. Твой Пётр Спиридоныч малость подождёт. Допрежь его я поеду. Тесно этак-то вдвоём ехать по одной дорожке. Да и ты здесь часика два посидишь.

Незнакомец крикнул хозяина и дворника, что-то шепнул им, и прежде, чем Яков успел опомниться, он был скручен по рукам и ногам и посажен в тёмную клеть.

Потом хозяин отправился в задние пристройки и разбудил ямщика, хорошо знавшего обходную тропу мимо Чёрной Грязи.

Получив ещё несколько золотых, хозяин охотно согласился продержать Якова два-три часа в заключении. Яков со своей стороны не очень тужил об этом. После пережитого им ужаса, когда ему показалось, что он попал в руки агентов Верховного тайного совета и что ему угрожает неминуемая смерть, а сперва страшная пытка, всё дальнейшее было для него сущими пустяками.

— До свидания, приятель, — насмешливо крикнул ему через дверь незнакомец.

Яков не ответил.

По отъезде незнакомца, просидев минут двадцать в темноте и одумавшись, Яков пришёл к убеждению, что всё же было бы лучше освободиться. Он стал неистово стучать в дверь. Хозяин живо подошёл. Начались переговоры. Очевидно, хозяин с величайшею охотой шёл навстречу желаниям своего пленника, дело было только в цене. Яков же деньгами располагал. После долгих торгов хозяин согласился за три золотых, получив их через щель вперёд, выпустить Якова и даже дать лошадей.

XIV

Судьба, видимо, покровительствовала смелому незнакомцу. То пешком, то верхом, по замёрзшим болотам, лесным тропинкам, в обход заставам и караулам, не зная ни сна, ни отдыха, он двигался вперёд, не стесняясь в деньгах, покупая нередко верховых лошадей и бросая их в какой-нибудь деревне и опять покупая свежую лошадь.

Капитану Сумарокову судьба не столь благоприятствовала. Его часто удерживали, не раз хотели арестовать, не раз отправляли назад. Неожиданный случай выручил его за Новгородом. Его догнал курьер польского посла Лефорта, выехавший с реляциями в Варшаву из Москвы 19 января. Они разговорились. В разговоре выяснилось, что у заботливого курьера было два паспорта. Один на имя купца, выданный из Коллегии иностранных дел, за подписью графа Головкина, другой на его собственное имя, выданный Лефортом.

После обильного угощения и некоторой мзды первый паспорт перешёл в карман Сумарокова. С этой минуты он вздохнул спокойнее.

Всё же, несмотря на многочисленные задержки и на то, что у Чёрной Грязи его обогнало посольство, он сумел, в свой очередь, обогнать его. Дело в том, что посольство хотя и торопилось, но принуждено было терять много времени на перепряжку лошадей, на кормёжку людей. Хотя из Москвы и был дан приказ держать на всех ямских станах наготове лошадей на тридцать подвод, тем не менее не всегда это было возможно. Иногда лошади оказывались измученными и уставшими, иногда их приходилось ждать, а в иные места приказание пришло чуть ли не за час до приезда посольства.

Таким образом, Сумароков налегке обогнал посольство часа на три.

Недалёко от Митавы, среди лесистых холмов, на берегу красивого озера, известного под названием озеро Красавица, расположился скромный двухэтажный, из красного кирпича, домик, громко именуемый родовым замком Густава Левенвольде, младшего брата графа Рейнгольда.

Это был умный, сдержанный, расчётливый дворянин. В своё время он пользовался недолгим фавором у герцогини Курляндской и, уступив умно и с тактом своё место Бирону, сумел остаться приятным гостем и преданным другом Анны и сохранил теснейшую связь с Бироном. Бирон, ещё не смея мечтать о том поприще, какое ему открылось впоследствии, жил мелкими интригами при дворе герцогини, враждуя с курляндским дворянством и борясь за своё первенство при убогом дворе неправящей вдовствующей герцогини, вечно нуждавшейся в деньгах. В этих маленьких интригах ему искренно и от души помогал Густав Левенвольде.

Была глубокая ночь, и «замок» Левенвольде был погружён в сон. Но мирный сон его был нарушен гулким стуком молотка о металлический щит у ворот. Этот стук поднял на ноги всю дворовую прислугу. Это было так необычно.

Раскрыв маленькое окно в воротах, привратник громко по-немецки крикнул:

— Кто там?

Он увидел у ворот спешившегося всадника, неистово бьющего молотком в щит.

— Отворите скорее, — ответил приехавший, тот самый незнакомец, который задержал посланного Сумароковым на постоялом дворе в Черкизове. — Скажите господину, что я от его брата — графа, — продолжал он, — что нельзя медлить ни минуты. Откройте скорее ворота, если дорожите службой.