Звезда мореплавателя(Магеллан)

— Командор, — говорил я, — располагайте мною! Есть цели, ради которых даже отданная жизнь — награда для человека. Но я предвижу бесчисленное множество препятствий…

— Конечно, Викорати, конечно! Ни одно крупное начинание не обходится без препятствий, и чем оно крупней, тем их больше. Но я верю, что человек по натуре склонен к доблестному риску, к героическому товариществу. Взгляни на команду армады: ты видишь, в какой монолит превратилась эта недавно сумбурная толпа? Я не тронул даже шпионов короля Мануэла, мне поименно известных, ибо уверен, что они примут сторону истины, а каждый человек нам дорог. Жаль, что Фалейро не ушел с нами. Какой-то дурацкий гороскоп предсказал ему смерть в походе. Ничего, я заберу его во второе плавание… Но как радует меня армада! Люди тверды, несмотря на все перенесенные бедствия.

Так говорил командор. Уверенность, страсть, дерзкая отвага читались в его глазах, ибо ни он, ни я и никто из нас не ведали, что провидение распорядилось по-своему и смерть уже дышит в лицо Магеллану.

…Раздалось пение петухов с баланг: малайцы берут их с собой в море на счастье — такая здесь примета. Рассвело. Берег выглядел пустым, но в лесу замечалось движение.

— Вперед! — негромко скомандовал командор.

Шлюпки двинулись к берегу. На расстоянии двух выстрелов из лука Магеллан велел остановиться. Дальше тянулось мелководье и не стоило рисковать шлюпками. Сорок девять воинов — пятидесятым командор — спрыгнули в воду. Она доходила до бедер. Не торопясь, предохраняя аркебузы от сырости, мы ступали по воде. Ветер дул нам в лицо.

Командир поделил людей на два отряда. Я, Фернандо, Родригес, Энрике остались с ним. Серрано возглавил второй отряд. Мы вышли из воды, и, едва вступили на кромку земли, как из леса показались островитяне. Их было несколько тысяч.

— Приготовиться! — скомандовал Магеллан. — Огонь!

И тут произошла случайность из тех, что невозможно предусмотреть заранее. Одновременно с нашим выстрелом туземцы издали свой боевой клич, и пронесся сильный порыв ветра. Вопль тысяч глоток заглушил залп, тем более что ветер дул от них к нам и мгновенно рассеял пороховой дым. Туземцы не услышали залпа, того самого залпа в воздух, который должен был решить бой. Тремя отрядами ринулись они с флангов и во фронт на нашу редкую цепь.

Матросы открыли беспорядочную пальбу. Магеллан кричал: «Прекратить стрельбу! Прекратить стрельбу!» — в шуме боя тонул его голос.

Тысячи копий, стрел, камней обрушились на испанцев. Будь мы в полном панцире, туземцы не могли бы нас ранить или убить. Но шлемы без забрала открывали лицо, и не хватало поножей от паха до пят. Нападающие целились именно в ноги.

Простая арифметика определяла теперь соотношение сил: на любого из нас приходилось теперь не менее пятидесяти нападающих, которые приблизились к нам почти вплотную. Люди не имели возможности перезарядить аркебузы, ибо копья и мечи заняли их руки. Шел ближний бой равным оружием при чудовищном численном превосходстве противника.

Я дрался рядом с командором, прикрывая его слева; справа рокотал голос Родригеса и свистел его разящий меч. Впереди Магеллана, обороняя ему ноги, дрались Фернандо и Энрике. Короткая стрела впилась в ногу Магеллана, и рана сразу посинела.

— Командор, стрела отравлена! — крикнул я, не особенно, впрочем, обеспокоенный, ибо здешние яды не смертельны, они временно парализуют мускулы.

Он мельком взглянул на рану и приказал:

— Передать матросам: отходить к шлюпкам! Отход прикрываю я!

— Командор! — загремел Родригес. — Отходи и ты! Без тебя прикроем!

— Молчать! — ответил Магеллан. — Я привел, я и выведу!

Только кисть Леонардо да Винчи сумела бы запечатлеть эту картину. По воде, медленно отступая, движется горстка испанцев. Толпа голых, желтокожих островитян, как в водовороте, крутится вокруг отступающих. Вдали шлюпки, на шлюпках возбужденно размахивают руками. Уныло бредут с аркебузами матросы, исполняя приказ об отходе. Они часто оглядываются назад, где, приковав врага, сражается в окружении четырех друзей их командир, у которого чувство воинской чести возобладало над всеми остальными. Совсем вдалеке видны каравеллы.

Первым покачнулся Энрике. Стрела наискось вспорола кожу лба, кровь залила глаза, он ослеп и не мог отражать ударов.

— Энрике, в шлюпку! — велел командор.

Мы продолжали отступать, сдерживая островитян, погружаясь все глубже и глубже в воду. Когда она дошла до колен, стало трудно делать повороты и выпады. Туземцам же, наоборот, вода была на руку: они подбирали плавающие поверху копья, колья, стрелы и вновь пускали их в ход. В результате они имели как бы неограниченный запас оружия и на расстоянии поражали нас. Но треугольник держался крепко. В центре его орудовал копьем Магеллан, по сторонам мелькали наши мечи. Родригес пел в такт ударам какую-то дикую песню, и бас его порой покрывал возгласы туземцев.

Сколько длилась эта битва четырех с сотнями, я не могу сказать точно. Перед нами, как в кошмаре, проносились, менялись, исчезали оскаленные, разъяренные лица островитян. Копья, стрелы столь густо носились в воздухе, что, казалось, множество нитей накрепко связывают нападающих и обороняющихся. Каждый из нас был уже легко ранен, копья дважды сбивали шлем с головы командора. А на шлюпках десятки аркебузов ждали, пока мы приблизимся на расстояние выстрела, чтобы разметать островитян!

Как приходит непоправимое? Кто ведает о замыслах провидения? «Смерть твоя рядом с тобой, человек», — писали древние. Краем глаза я заметил, что от шлюпок бегут к нам, не усидев, вопреки приказу, люди на помощь, когда жалобно вскрикнул Фернандо. Две стрелы и копье вонзились ему в лицо. Руки его разжались, и он боком упал в воду. Родригес, рыча, бросился к нему, приподнял. Наш треугольник распался. Четырех или пяти секунд, потерянных Родригесом, было достаточно, чтобы туземцы прорвались к нам вплотную.

Массы островитян оказались между нами и отбросили друг от друга.

— Прощай, командор! — долетел стонущий возглас Родригеса.

— Спасайся, Викорати, — громко просил Магеллан. — Я еще задержу их!

— Нет, Магеллан, — кричал я, — Викорати не покинет тебя!

Я рубился так, словно силы мои были неистощимы. Стрела впилась в ногу, копье разворотило щеку и рот, Но боли не ощущалось от возбуждения. В правой руке у меня был меч, в левой кинжал. Я колол и рубил, забыв, что передо мною люди и что я убиваю людей. Мне было все равно, стена их тел отделяла меня от самого дорогого человека, и я надеялся спасти командора или умереть рядом с ним.

Он еще боролся, Магеллан, хотя яд оказывал свое действие. Его движения стали неточными. Молодой туземец метнул копье в лицо командору. Тот уклонился и пронзил грудь туземца своим копьем. Потом Магеллан схватился за меч, но дротик раздробил его ладонь, и меч застрял в ножнах. Он стоял, залитый кровью, пошатываясь, израненный и обезоруженный, одним своим видом удерживая островитян. Наконец сбоку вывернулся широкоплечий туземец и рубанул его по ноге большим тесаком, похожим на турецкий палаш.

Командор упал лицом вниз. Лес копий и тесаков вырос над ним. Магеллан успел бросить последний взгляд назад, на корабли, на матросов, спешивших — увы, уже поздно! — на помощь. Смертоносный лес опустился. И он умер, наше зерцало, наш свет, наша отрада, наш истинный вождь!

«Вы будете как сад без воды…»

Мне остается досказать эту горькую повесть.

Смерть Магеллана потрясла всех. В голове людей не укладывалось, что этот человек, поборовший столько препятствий, выживший среди огней сражений, покоривший, казалось, саму судьбу, пал в незначительном столкновении.