Звезда в оранжевом комбинезоне

Потому что ей казалось, что они выплывают на поверхность, чтобы вылечить ее.

В этом и заключалось чудо метронома: он проникал в затертые уголки ее памяти, расчищал их, приводил ее жесткий диск в рабочее состояние. Она чувствовала себя обновленной.

– Леони, я установлю вам кнопку сигнала тревоги в выдвижной ящик вашего прикроватного столика. Если вы почувствуете опасность, звоните.

– Спасибо, Амина.

– Это будет сделано завтра. Я лично за этим прослежу.

– Это так мило с вашей стороны…

– И не бойтесь за ваш метроном. По-моему, только вы еще и помните, для чего вообще нужен этот инструмент.

– Мне от него делается лучше, – пробормотала Леони, не решаясь сказать больше.

– Он напоминает вам о временах, когда вы играли на пианино, точно?

Первый раз, когда так получилось, она лежала в постели у себя в комнате и разбирала партитуру. «Турецкий марш» Моцарта. Барабанила пальцами по маленькому столику, не сводя глаз с метронома. Пальцы двигались по поверхности в ритме стрелки. Она напевала ноты, радуясь, что еще не забыла их.

Он продал пианино, чтобы наказать ее. Красивое пианино фирмы «Гаво», которое она привезла из дома. Это было через три месяца после их свадьбы. Она точно не помнит, но кажется, это было, уже когда они начали жить вместе с Фернандой в трехкомнатной квартире на улице Ястребов, 42, которую Рэй получил как пожарный.

Это пианино было для нее всем. Напоминало о прежней жизни, о девочке по имени Леони, которая ускользала из коридоров замка и бегала по лесам, ловила свое отражение в ручьях, чувствовала утром росу на босых ногах, вечером считала огоньки светлячков. О девочке, которая сидела прямо-прямо на табурете перед фортепиано, потом склонялась над клавишами, выпрямлялась, вливалась в музыку, разворачивала клубки арпеджио, легкая, как танцовщица на проволоке, танцовщица с маленьким зонтиком, которая летела на своих пуантах, возвращалась на проволоку, рисовала в воздухе штрихи и фигуры, бемоли и диезы. Никто не мог поймать ее на этой проволоке. Она была свободна.

Она не знала, за что он ее наказывает, но это было не так важно – ей очень не хотелось отдавать свое пианино.

– Умоляю тебя, – говорила она, – оставь мне пианино. Я больше не буду, я никогда так больше не буду. Прости меня, пожалуйста. Прямо не знаю, что на меня нашло. Я плохая, ты совершенно прав, ты правильно решил меня наказать, но, пожалуйста, только не пианино. Что угодно, только не пианино! Ударь меня, если хочешь, ударь изо всех сил, но оставь мне пианино, умоляю!

Она встала на колени, стиснула руки на груди, повторяя: «Ну подойди сюда, ударь меня, ударь, только не продавай его!»

Он смотрел на нее и не шевелился.

Она упала ниц, стала целовать его башмаки и биться лбом об пол. Пока голова у нее не закружилась и она не была вынуждена сесть на стул, чтобы не упасть.

Он посмотрел на нее с отвращением и ушел, не прикоснувшись к ней и не сказав ни слова.

Она сказала себе: «Я победила, он мне его оставит!» Старалась ходить, затаив дыхание, на цыпочках, скользить вдоль стен, смиренно складывала руки на фартуке.

А потом трое мужчин в комбинезонах пришли, унесли пианино, а она кричала так, словно ей разрывают внутренности.

В тот вечер он избил ее так, что она вся была в синяках и шишках. Бил по голове, по почкам, по ногам. Ему плевать было, что останутся следы. Посидит под замком, пока все не пройдет.

– Как я буду выглядеть теперь перед парнями? Ты об этом подумала? Наверняка даже не пришло в голову.

И он бил ее, бил.

Она не сопротивлялась, покорно выносила удары. Ей больше незачем было защищаться. Пусть делает с ней все, что хочет.

Фернанда смотрела на них и одобряла действия сына.

– Вот и правильно, сынок. Ты поймал подходящую добычу, теперь нужно ее выдрессировать. Ни капли жалости! Как с вальдшнепом, пойманным в силок. Унизь ее, отплати за свое желание, ведь ты будешь желать ее, ведь так? Таких девиц надо усмирять. Бей, бей ее. Бей постоянно, и если она не понимает, за что ты ее бьешь, бей еще сильней, и она станет тебе покорна. Все эти девки из знати такие упрямицы, их надо ломать, чтобы они начинали жить на наш манер. А это возможно только битьем. Пусть она потеряет все свои ориентиры. Она склонится перед тобой, будет тебя во всем слушаться, и если ты вдруг забудешь, как ее воспитывать, я буду рядом и тебе напомню.

Она вытирала рот платком. Она говорила, брызжа слюной от злости, но сглатывала и продолжала:

– Она станет вялой, как тряпка. Будет бояться поднять глаза на тебя. Никогда ей больше не быть мадемуазель де Буррашар, она будет женой Рэя Валенти, бастарда, которого оскорбляли ее отец и ее брат. Ты очистишь ее мозг от любых мыслей. Она будет тебя бояться. Поверь уж мне… Я достаточно насмотрелась, как они с нами обращались. От них ничего хорошего не жди. Ты помнишь, как они заставляли нас есть листья артишоков? Вот и держи это в голове. Никогда не забывай об этом!

Это был какой-то безумный адский балет, сын колотит женщину, мать скачет вокруг и сопровождает своими тирадами его удары.

В этот период Леони еще пыталась что-то понять. Потом она решила, что это ее вина, что в ней есть что-то очень плохое, и он один это видит и пытается исправить. Они, может быть, поговорят, и она попытается оправдаться и вымолить прощение. И он вновь станет тем милым Рэем, которого она знала до свадьбы. Тем Рэем, который заезжал за ней на мотоцикле, просил покрепче прижаться к нему на виражах, который водил ее в кино на «Историю любви» и целовал в шею. Она смеялась, выворачивалась, а он повторял: «Какая ты красивая!» Он дарил ей сережки, браслеты, пудреницы с зеркалом, раскрывал ей объятия, целовал, называл своей маленькой голубкой. Может ли быть, что этот Рэй никогда не существовал? Что она придумала себе его, поскольку начиталась романов, которые ей давала Сюзон?

«Или же, – думала она, – я и правда чокнутая. Ничего не понимаю. Просто такая дуреха, которая не знает, что Крышей мира называют Гималаи. Папа и Андре были правы, и Рэй сделал большое одолжение, что женился на мне».

Таково было первое время с метрономом. Воспоминания налетали, но она умела их обуздывать.

Зато теперь…

Она уже не может с ними справиться. Они напрыгивают на нее, наваливаются, побеждают.

Как-то раз одна сцена поразила ее, как удар по лицу. Как пробка из шампанского, отлетевшая в глаз. А потом еще одна, и еще. Обрывки прошлого хлесткие, как удар кнута.

Вот день ее свадьбы в мэрии. Субботний день в октябре. Ей только что исполнился двадцать один год. Рэй, восхитительно импозантный в своем темно-синем костюме и голубом галстуке, с маленькой желтой сумочкой. За ним Фернанда, как всегда, одетая в черное. На ней маленькая шляпка с черной вуалеткой – та же самая, в которой она обычно ходит на похороны.

Рэй громко произносит свое «да», Леони едва слышно произносит свое.

Отец ее не пришел на свадьбу. Мать не вернулась из путешествия. В последнем ряду стоят Жорж и Сюзон. Они держатся в стороне, словно присутствуют на месте преступления.