Звезда заводской многотиражки 2

Значит...

Я заметался. Может быть, попросить кого-то с машиной домчать? Позвонить моим родственникам? В смысле, настоящим родственникам, Колокольниковым. И сообщить, что бабушка в Закорске. Может, если они узнают об этом пораньше, то получится ее спасти?

Или...

— Иван, и что же написал наш Феликс? — спросила неожиданно возникшая на моем пути Эмилия.

Я подавил в себе желание грубо огрызнуться и осадить ее неумеренное любопытство. И как-то сразу пропало желание немедленно бежать и что-то делать.

Сам момент я уже пропустил.

А значит точно нет необходимости ставить весь город на уши или выскакивать в темную уже ночь на трассу, чтобы домчать до Закорска автостопом. Можно подумать, кто-то даст мне поговорить с бабушкой, или скорее, с личностью внутри ее головы, с глазу на глаз.

Выдохни, Жан Михалыч. Ты знал, что это произойдет, оно произошло.

Сегодня тебя ждет горячая и божественно прекрасная женщина. А утром ты обещал Венику... Кстати, во сколько утром? Вроде бы на эту самую барахолку надо приезжать совсем уж ни свет ни заря, иначе толку никакого не будет, все «вкусное» уже разберут. Мы договорились на...

Я почесал в затылке и понял, что не помню. Пришлось топать в гостевую, искать в своих вещал записнуху. Ага. Я должен зайти к нему в семь.

Ну что ж, значит к десяти утра я буду свободен, и смогу без лишней суеты сесть на автобус до Закорска и приехать. Под тем предлогом, что мне тоже жутко любопытно то, что рассказали мне два светила психиатрии. Потому что даже если у меня каким-то чудом получится добраться до Закорска сегодня, то я там буду уже после полуночи. Ага, очень живо себе представляю, как я колочусь в дверь запертой на ночь психушки и ору, что мне немедленно надо поговорить со своей бабушкой. То есть, с бабушкой мальчика Жана, десяти лет, который не имеет к Ивану Мельникову никакого вообще отношения.

— Еще раз спасибо, Эмилия Робертовна! — сказал я, уже натягивая пальто. — Простите мою торопливость, просто меня ждут, и я уже опаздываю. А Феликс Борисович написал всего лишь, что вынужден уехать в Закорск и вернется только завтра вечером. До свиданья, очень приятно было познакомиться.

Я прогрохотал ботинками по ступенькам и вышел на темную улицу, подсвеченную желтым светом уличных фонарей.

В общагу мне удалось пробраться сравнительно без приключений. Суровый Лев сначала не хотел меня пускать, но потом пришла подгулявшая компания с третьего этажа, и я проскользнул в коридор. Вахтер меня явно заметил, но по лестнице за мной не погнался, увлекшись отчитыванием других жильцов за антиобщественное поведение.

Я постучал в дверь Анны, в предвкушении. Потом постучал еще раз. Неужели ее нет дома? Потом спохватился, что забыл захватить из холодильника дежурную коробочку с эклерами. Она стояла не на верхней полке, так что можно считать, что Феликс разрешил, но...

За дверью наконец раздалось неторопливое цоканье высоких каблуков.

Дверь распахнулась.

— Я уж думала, ты не придешь, — величественно сказала моя прекрасная комендантша.

— Милая, я так спешил, что даже забыл пирожные, — сказал я, протягивая к ней руки. Она загадочно улыбнулась и отступила вглубь комнаты.

Блин, а ведь я и правда соскучился... Может, получится вернуться опять в общежитие?

Хотя нет. Лучше я обзаведусь своей жилплощадью, куда смогу ее сам пригласить. А не бегать на свиданки тайком от соседей по комнате...

Ночь получилась... неоднозначной.

Нет, все было прекрасно. И кажется, я выжал из своего молодого тела максимум возможного, чтобы не тратить времени на сон до самого утра.

Просто... Просто меня все время отвлекали мысли о том, что же сейчас происходит в Закорске.

Я их от себя гнал, но иногда Анна смотрела на меня странновато, конечно.

В шесть утра я осторожно переложил ее растрепанную голову со своего плеча на подушку, тихо оделся и вышел в темный коридор. Еще было рано даже для буднего дня. А в выходной тишина стояла прямо-таки гробовая.

На улице тоже было темно и тихо.

Правда грохочущие промерзшие за ночь коробки трамваев и троллейбусов уже вышли на утреннюю вахту.

— А, здорово Жаныч, — Веник стоял в дверях в одних трусах и почесывал спутанную шевелюру. — А разве уже семь?

— Без двадцати, — сказал я.

— А, — он сонно кивнул. — Тогда сейчас кофе попьем и поедем.

— Мамы дома нет, да? — хмыкнул я, споткнувшись в коридоре об его ботинки.

— Она в санатории еще две недели, — Веник душераздирающе зевнул. — Сейчас я... Подожди пока на кухне, ладно?

Похоже, Веник был не один. Не в том смысле не один, что у него девушка ночевала. В коридоре было сразу несколько пар лишней обуви. Значит они вчера после «Петушка» пришли продолжать банкет. Пользуясь предлогом «свободная хата». Но Веник оказался человеком слова. Не послал меня на хер за то, что слишком рано пришел. И даже вежливо не предложил отложить барахолку на какой-нибудь более подходящий день. Было слышно, как он шумно отфыркивается, умываясь.

Интересно, выгонит Веник гостей или по-рыцарски оставить досыпать?

— Ты голодный? — спросил Веник, приглаживая пальцами мокрые волосы. — Если да, то там в холодильнике есть масло и сыр. И что-то еще, кажется, осталось. А то я так рано жрать ничего не могу.

— Неа, — я помотал головой. Кажется, я еще не до конца переварил вчерашний ужин. Ну или действительно было слишком рано для завтрака. — Кофе попьем и погнали.

— Ага, — буркнул Веник. — Сейчас я только предупрежу всех, что убегаю.

В воскресное утро все автобусы, троллейбусы и трамваи в городе ходят пустые, как светящиеся погремушки. Кроме одного, под номером 32а. Единственного, который едет до Коловражского кладбища. А барахолка — это за остановку до конечной. Причем по этому маршруту ходит на полноразмерный городской лиаз, а куцый пазик. Чтобы забраться в который нам с Веником пришлось очень активно поработать локтями. Но ехать, конечно, пришлось в состоянии «ни вздохнуть, ни пернуть». Новокиневцы, отправившиеся в поход за шмотками, были настроены решительно и готовы были терпеть любые лишения.

В печень мне упирался локоть корпулентной дамочки, которая, несмотря на ранний час, была при полном боевом раскрасе — голубые тени, губы обведены красным карандашом по контуру и накрашены розовой помадой. А от ее духов меня разве что мутить не начало. Причем, духи-то может и неплохие. Просто она вылила на себя перед выходом из дома, кажется, полфлакона сразу. А остальную половину распылила по всем ворсинкам цигейковой шубы. И норковой формовке. Она всю дорогу зыркала на меня подозрительным взглядом, и каждый раз после этого ее локоть еще сильнее впивался в мои внутренности.