Звездное затмение

*** (Освободившись от сна великие сумерки…)

Освободившись от сна великие сумерки угольных лесов выпрямятся сбросят мерцающую листву световых лет и свою душу откроют — Богомольцы голые из молний и песнь из пламени на коленях тычась рогами неистовства снова на рифах начала у мира свивающейся музыки матерей — волн.

*** (Так я бежала из слова…)

Так я бежала из слова: Кусок ночи, разглаженный руками, всего лишь весы, чтобы взвешивать бегство. Это звездное время поникло в прах, где следы остались. Теперь поздно. Легкость ушла из меня, как и тяжесть. Плечи уже прочь плывут облаками, руки мои — без ноши. Темнота — всегда цвет тоски по родине. Так снова ночь овладевает мной.

*** (Кто придет с земли луну потрогать…)

Кто придет с земли луну потрогать или другой небесный минерал в цвету выстрелом воспоминания он высоко подпрыгнет от взрывчатого томления ибо из раскрашенной земной ночи окрылены его молитвы из дневных уничтожений ища дороги глазами внутрь Кратер и сушь — море наполненное слезами в звездных пространствах останавливаясь на пути в нетленное Везде земля строит колонии тоски по родине не приземлишься в океанах ненасытной крови остается качаться в световой музыке отлива и прилива только качаться в ритме неуязвимого вечного знака: Жизнь — Смерть —

*** (Ты в ночи отвыкаешь от мира…)

Ты в ночи отвыкаешь от мира издали издали разрисовал твой палец ледяную пещеру певучей картой сокровенного моря которое собрало в раковину твоего уха ноты строительные камни для моста отсюда туда точнейшая задача решение которой мертвым даровано.

*** (Рот сосущий смерть и звездные лучи…)

Рот сосущий смерть и звездные лучи с тайнами крови отрываются от жилы где мир утолял жажду и цвел Смерть занимает свой наблюдательный пункт из молчания и глаз без взоров безысходной заброшенности в прахе переступает через порог зрения пока драма времени благословляется за своим платком в ледяном поту.

*** (Напрасно письма сжигаешь…)

Напрасно письма сжигаешь в ночь ночей на костре бегства ибо выпутывается любовь из их колючего куста исхлестанная в мученичестве и начинает уже огненными языками целовать свое невидимое небо когда ночная стража отбрасывает тени на стену и воздух с дрожью предчувствуя петлю настигающего преследователя молится: Подожди пока буквы возвратятся из раскаленной пустыни съеденные святыми ртами Подожди пока духовная геология любви раскопанная прожжет свою эпоху и светясь перстами святыми вновь найдет свое творческое слово: там на бумаге что поет умирая: В начале был в начале был любимый был.

Лебедь

Ничего нет над водами и вот уже висит на ресницах лебединая геометрия в воде коренится вьется вновь клонится прах глотая вместе с воздухом участвуя во Вселенной.

Контур

Это осталось — вместе с моим миром ты выселилась, комета смерти. Осталось объятие пустоты. Катится колечко, потеряв свой палец Снова мрак перед сотворением, закон скорби. Стерлась беззаботная позолота ночи, которую позволял себе день. Каллиграфия тени вместо наследства. Пейзажи, окрашенные зеленью, со своими пророческими водами, выпитыми в тупиках темноты. Кровать, стул и стол выскользнули на цыпочках из комнаты вслед за волосом расставанья. — Все вместе с тобою выселилось. Все мое достояние отобрано. Пей же теперь самое дорогое, слова моего дыхания, пока я не онемею.

*** (…)

В этом аметисте опочили эпохи ночи и ранняя одухотворенность света затеплила тоску тогда еще текучую и она плакала твоя смерть все еще сверкает твердая фиалка

*** (Окаменевший ангел…)

Окаменевший ангел еще забрызганный воспоминанием о прежней Вселенной без времени блуждая по женскому отделению в сиянии янтаря запертая посещением голоса издревле не надкусив яблока напевая на утренней заре от истины а другие от горя причесывают волосы и плачут когда вороны снаружи распускают свою черноту к полуночи

*** (Перед моим окном…)

Перед моим окном в песке камень — мох — блеклая листва и нитка с которой птица скорби клювом за ночь все новые и новые иероглифы срывает на зеркале черная трещина предательства Как будет читаться эта Орестейя столькими погибшими отцами и матерями писанная столькими сыновьями кровавой виной обремененная в тлении? С телом когда оно пишет в песке говорит рука и гладит мне спину ознобом

Минута творения в глазах Баал-Шема

Посреди века год поднимается беглец, в воздух — рысак без наглазников — волоча цепь своих дней, воспламененных неистовством, огненными ладонями молясь там где землемерша война еще оставила место для бредового преодоления границы. Ибо на Гималаях страданий исходят кровью на зеленых лугах детских грез победители вместе с побежденными чтобы будущие утра и вечера не забыли своего цвета в великой смертной битве. И когда при луне благословляющей корни моргая в дыму очага старуха колдует над кофе из желудовых гиблых скорлупок гора открывает свою пещеру для Святого, который подобрав полы своей мантии должен воткнуть несколько звезд в шляпу во мраке прежде чем от молитвы гонимых чьи тела возлежат от подножия до неба сможет окрылить тоской по родине — И год скрюченный болью и в давно исчисленной геометрии Дымясь на кометном хвосте повиснув освежеванными днями — почти уже наваждение в братской могиле сна. Всем сердцебиением спрятанные рвутся к хозяину который в своих высоких крестьянских сапогах по небу ходит быстро или внизу принимает гостя. Все ищет приюта у него, который не запирается растет и тянется по направлению к вечности. И вот ночь заряженная взрывчаткой пробуждения, и распахивается тайна секунды — уже беззвездная во взоре Баал-Шема нерушимом, который тянет Жизнь и Смерть на нитке милости ввысь в примирение Божье И цвет Ничто глядит обесцвечивая ночь из жертвенной смерти времен когда Святой, танцуя, молитвы продолжает разрешенные на ветвях жил или чтобы возжечь солнце мученичества. Всем кто верит до предела где созвездия еще ставят часы дарит он секунду, его мгновением — готовым для Невидимого — уловленную на ложе где родятся слезы.

*** (Еще смерть празднует жизнь в тебе…)

Еще смерть празднует жизнь в тебе дурочка закрученная спешкой каждый шаг все дальше уводит от детских часов все ближе и ближе цепкий ветер расхититель желания — в благоговении поднимаются стулья и кровати потому что тревога уподобляется морю и двери — ключ настороже меняет направление с допуском наружу и белые сестры купанные в звездах прикосновением знаков с чужбины тем кто жилы здесь питает из своего подземного источника жажды где видения должны напиться —