Звездное затмение

*** (Диким медом…)

Диким медом наследники подкармливали в ранних могилах мумии сна, и пульс кочевников лил пальмовое вино в пчелиные соты тайн. В черном кристалле ночи судорогой замурована оса-плясунья, время переплясавшая. А ты, а ты, как прокормлю тебя? Все вехи праха перепрыгивает любовь, словно обезглавленное солнце, страждущее в поисках кончины. Кончиной моей кормлю тебя.

*** (Забвение! Кожа…)

Забвение! Кожа, из которой на свет рождаются, и смертная простыня, которую провожатые в белом сне вновь дают напрокат. Иногда на последнем мысе крови слышна в тумане сирена и утонувший матрос поет или песчаным проселком бегут следы из лабиринтов томления, как разбитая раковина улитки, пустота на спине — За рассветом музыка дрозда Мертвые пляшут цветущие стебли ветра —

*** (На рассвете…)

На рассвете когда ночная монета с чеканом сна переворачивается и ребра, кожа, глазные яблоки влекутся к своему рождению кричит петух с белым гребнем жуткий миг безбожной бедности на перекрестке — Безумие — королевский барабанщик усмиренная кровь течет —

*** (Стал переписчик переписывать книгу Зохар…)

Стал переписчик переписывать книгу Зохар вскрыл жилы слов ввел кровь созвездий, круживших незримо, и только томлением подожженных. Труп алфавита восстал из могилы, буквенный ангел, древний кристалл, замкнутый брызгами творения, которые пели — и сквозь них мерцали рубин и гиацинт и ляпис-лазурь, когда камень еще мягок был, посеянный, словно цветы. И, черный тигр, зарычала ночь; и ворочалась и кровоточила искрами рана день. Свет был уже ртом, который молчал, только аура выдавала еще б-га души.

Пейзаж из криков

В ночи, где умираньем распущено шитье, срывает пейзаж из криков черную повязку, над Мориа, крутым обрывом к Б-гу, жертвенный нож реет знамя, вопль Авраамова возлюбленного сына, в ухе великом Библии он хранится. О иероглифы из криков, начертанные на входной двери смерти! Раны-кораллы из разбитых глоток-флейт! О кисти с пальцами растительными страха, погребенные в буйных гривах жертвенной крови, крики, замкнутые искромсанными рыбьими жабрами, вьюнок младенческого плача с подавленным старческим всхлипом, в паленой лазури с горящими хвостами. Кельи заключенных, кельи святых, Обои — образцовые гортанные кошмары, лихорадочный ад в собачьей будке бреда из прыжков на цепи — вот он, пейзаж из криков! Вознесение из криков, ввысь из костяной решетки тела, стрелы из криков, пущенные из кровавых колчанов. Крик Иова на все четыре ветра, крик, скрытый садом Гефсиманским, обморок мошки в хрустале. О нож из вечерней зари, вонзенный в глотки, где лижут кровь деревья сна, прорвавшись из земли, где отпадает время на скелетах в Майданеке и в Хиросиме. Крик пепла из провидческого глаза, ослепленного мукой — О ты, кровавый глаз, в искромсанной солнечной тьме, вывешенный на Божью просушку во вселенной —

*** (Сколько морей в песок ушло…)

Сколько морей в песок ушло, сколько песка в жесткой молитве камня, сколько времени в кровяной рог раковины выплакано, сколько смертной заброшенности в жемчужных глазах рыб, сколько утренних фанфар в коралле, сколько в хрустале звездных прообразов, сколько зародышей смеха в горле чайки, сколько нитей тоски по родине тянется ночными путями созвездий, сколько жуткого земного царства корнем слова: Ты — за всеми рухнувшими решетками тайн Ты —

*** (За веком глазным…)

За веком глазным синие прожилки на лунном камне времени крик петушиный открывает рану на лбу пророка Спиралями пламенеют руки-ноги вянут снаружи, но тело никнет, плод праха с ледяным семенем для смертельного употребления.

*** (В Голубом хрустале…)

В Голубом хрустале время ждет пока одурманенное томление своего пространства не выстрадает — томление, эта пленная притеснительница звезд, спавшая с безымянных весен, измеряет снова мою боль в пульсе бешеная всадница в полунощную страну — в песке влечет она меня домой парус меланхолии ночные фиалки бросая распятой рыбе в слезе окаменелой забвения —

*** (Здесь где разбилась я в соли…)

Здесь где разбилась я в соли, здесь в море чьи голубые сосунки льнут одержимые месяцем к душе-кормилице здесь в песке, который плясал в Зодиаке и снова лежит зашифрованный Нерожденным являешься ты позади в сумрачной пустоте, которая в ожиданьи тебя окружает, чтобы наполнилась корзина плодами с металлических звездных трасс или сквозняком любви доставленными мое дыханье отдаю тебе и падаю, чтобы снова на чертополохе жить, который никогда не зацветет —

*** (Тот кто последним…)

Тот кто последним здесь умрет унесет семя солнца у себя на губах грозовой ночью в смертной схватке гниения. Все мечты зажженные кровью зигзагами молний вырвутся из его плеч от них на небесной коже стигматы тайна муки. Ноев ковчег вниз поплыл дорогами созвездий тот кто последним здесь умрет зачерпнет полные туфли воды в воде рыба парусом спинной плавник тоска по родине черными брызгами времени туда где кладбище

*** (Святая минута…)

Святая минута преисполненная прощания с любимейшим когда Вселенная вытягивает свои неразборчивые корни вместе с геометрией птичьего полета вслепую с пентаграммой червей откапывающих ночь с бараном на пастбище своего эхо с воскресеньем рыбьим после Сретенья. Одноглазое подмигивает сердце сжигая солнце львиной лапой с веретеном стягивает оно сеть вокруг страждущих туже и туже ибо нельзя будить того чья душа отсутствует чья душа в дальнем плавании с тоски иначе тело умрет затерянное в слепоте ветров.

*** (В разгаре бегства…)

В разгаре бегства какое откровение дорогой — Закутавшись в платок ветров Ноги в молитве песка который никогда не может сказать «аминь» потому что ему нужно с плавника на крыло и дальше — Больной мотылек скоро узнает вновь о море этот камень с инициалами мухи в руки мне дался Преображение мира — Вот моя родина —