Звезды на крыльях (сборник)

Возвращаясь со станции на аэродром, я принял решение: чтобы не подвергать опасности всех, останусь у самолета один, а наблюдателю и механику прикажу пробираться к своим в Елец. Логика моего решения была в общем проста: если путь по железной дороге действительно отрезан, то они мне больше не нужны. Если нужно будет сжечь самолет, я с успехом могу это сделать один. Я решил дождаться ответа из штаба авиагруппы.

Часа через два наблюдатель Карп и механики, погрузив на подводу пулемет и остатки имущества, ушли. Я остался один. Но не прошло и четверти часа, как я увидел возвращающегося Карпа.

–  Ты чего вернулся?

–  А я и не собирался уходить. Просто проводил товарищей.

–  Ты что же, не исполняешь боевое приказание?

–  Да, не исполняю.

–  Последний раз приказываю тебе и как солдату революции, и как коммунисту: уходи!

–  Как коммунисту ты не имеешь права мне приказывать - ты не коммунист, а как солдату… Ты сам-то остался? [77]

–  Я остался, чтобы уничтожить свой самолет!

–  Это не только твой, но и мой самолет. Вот и давай уничтожим его вместе. Вместе летали, вместе и до конца будем.

Теперь нас стало двое, и в душе я был этому рад, хоть и пришлось отказаться от надежды, что меня заберет какой-нибудь самолет из Кшени.

День прошел, если так можно сказать, спокойно. Мы на всякий случай приготовили все для мгновенного поджога самолета. Наступила ночь, которую мы провели без сна: один из нас дежурил у самолета, другой - на станции у телеграфного аппарата.

На рассвете стала слышна перестрелка. Связь с Кшенью прекратилась, и мы с Карпом, не получив ниоткуда ответа, оставили Курбатово. Мы решили не уничтожать самолет. Он был небоеспособен, и ни использовать его, ни увезти с собой рейдирующие конные части противника не могли.

Как стало известно позднее, получив мою телеграмму и донесения летчиков, командование авиагруппы особого назначения немедленно же отправило для выручки моего самолета команду верхом на лошадях во главе с комиссаром группы. Однако доставить машину в Кшень им не удалось, так как железная дорога Курбатово - Кшень в районе Касторная - Мармыжи была перерезана противником и команда сама оказалась отрезанной от Кшени. Вернувшись обратно, они запросили из Воронежа паровоз, крытый вагон для лошадей и платформу для самолета к взорванному мосту у станции Латная. При помощи рабочих, занятых восстановлением моста, им удалось перетащить разобранный самолет через глубокий овраг и погрузить на платформу. Так он был отправлен через Воронеж - Грязи в Москву на ремонт. Сами же красноармейцы кружным путем через Воронеж - Задонск - Елец с боями пробились к своим.

Мы добрались до Ельца вовремя. Опоздай еще хоть на один день, мы не застали бы свою базу, так как вспыхнувшие в Елецком уезде кулацкие восстания потребовали отвода ее на север, в Тулу.

Никаких известий о Братолюбове и Герасимове не было и здесь.

Перед выездом из Ельца мы решили реализовать на продукты имевшиеся у нас запасы спичек, соли и керосина. [78] Погрузив все это в отрядный легковой «паккард», я с шофером Деллос и поваром Зайцевым выехал из Ельца по шоссе на Задонск. Километрах в 10-12 от Ельца нашу машину обстреляли, а когда, развернувшись на шоссе, мы бросились обратно, нас встретил огнем большой вооруженный отряд. Мы оказались окруженными со всех сторон.

В первую же минуту озверелая толпа кулаков начала нас избивать. Не убили только потому, что их главари решили передать нас живыми в руки мамонтовцев, чтобы «вытянуть из нас очень нужные сведения».

Нас повели в штаб… Я пропустил одну подробность. Когда нас схватили, первый вопрос ко мне был, кто я такой. Мне пришлось полезть в карман за документами, и… меня охватил ужас: в кармане были документы, которые я получил у Сапожникова для Братолюбова. И что хуже всего - среди них находился мандат Землянского ревкома с правом реквизиции подвод и фуража. Этот документ был таким, за который кулаки немедленно оторвали бы мне голову. Но случилось неожиданное. Схватившие меня вполне удовлетворились моим удостоверением летчика отряда особого назначения, которое я вынул из груды других документов. Мало того, они даже вернули мне это удостоверение, и я снова положил его в карман.

Штаб, куда нас вели, был в другом селе. Шофера кулацкие главари сейчас же вернули обратно, так как решили использовать машину, и я, таким образом, остался вдвоем с поваром. Охрана, которая нас сопровождала, состояла человек из двенадцати, вооруженных обрезами и винтовками.

Первое время я, избитый и полуоглушенный, плохо сознавал, что происходит вокруг меня. Но когда мы прошли километра два, я понемногу пришел в себя, стал разбираться в обстановке. Прежде всего, куда нас ведут? В штаб. Это хорошо. Там меня по крайней мере расстреляют, а не будут ломать мне ребра, топтать, выбивать глаза. Потом я стал думать, как бы мне избавиться от моих документов. Выбросить их я не мог, так как шел впереди, а сзади меня, шагах в десяти - пятнадцати, шла охрана, и, если бы я что-нибудь бросил, это было бы сейчас же замечено. [79]

Через некоторое время я услышал, что между моими конвойными началась какая-то ссора. Что было ее причиной, я не понял, но скоро ссора стала такой ожесточенной, что некоторые конвойные схватились за оружие. Я увидел, что конвойные перестали обращать на меня внимание. Да и в самом деле - чего им было беспокоиться: кругом голые поля, я, избитый, еле-еле плелся, у них ружья… Я решил использовать момент. Осторожно наблюдая за конвойными, я полез в карман, нашел на ощупь мандат ревкома, оторвал от него половину, затем, скатав оторванное в шарик, незаметно вынул его, положил в рот и проглотил. То же самое я проделал и со второй половиной.

Успех с мандатом окрылил меня, и я приступил к другим документам. Но, к сожалению, легко проглотить можно было только первый документ. С последующими дело пошло значительно хуже, и, наконец, наступил момент, когда я ничего больше проглотить физически не мог. У меня еще кое-что осталось, а впереди уже виднелось село, куда нас вели. В это время мой спутник, старик повар Зайцев, попросил у кого-то из конвойных, отобравших у него табак, закурить. Надо сказать, что отношение к Зайцеву было иным, чем ко мне. Я был в кожаной куртке и кожаных брюках. Меня считали комиссаром, а он был повар, старик… Поэтому не следует удивляться, что кто-то из конвоиров дал ему щепоть табаку. Когда Зайцев начал свертывать «козью ножку», я попросил у него закурить. Он дал мне часть табаку, и никто из конвойных этому также не воспротивился. Тогда я смело полез в карман, достал документ и, разрывая его, начал сворачивать большую «козью ножку», бросая кусочки бумага на землю. И снова никто из конвойных, видя, что я закуриваю, не обратил на это внимания. В общем, когда мы входили в село, в котором, по моим предположениям, расположился штаб, в моем кармане находились два сознательно оставленных мной документа: старое удостоверение 1917 года о том, что военному летчику прапорщику Кудрину разрешается проживать на вольнонаемных квартирах, и удостоверение Московского университета от 1918 года, что я состою в числе студентов медицинского факультета.

Вот и село. Никакого штаба здесь не оказалось. Скоро на площадь, куда нас привели, сбежалось кулачье. Нас [80] поставили к стене какого-то строения, и я решил, что сейчас нас расстреляют. Но этого не произошло. Бандиты снова набросились с вопросами, кто мы такие.

Когда мы подходили к селу, у меня созрел в голове план рассказа о том, кто мы такие, и сейчас я с некоторыми подробностями рассказал им свою выдумку. Я бывший летчик старой армии (удостоверение). После демобилизации поступил в Московский университет и стал учиться «на доктора» (удостоверение), но был мобилизован в Красную Армию; так как самолет мне не могли доверить, то назначили заведующим хозяйством в авиационный отряд. Вот я и приехал к ним открыто, без оружия, чтобы поменять на еду соль и керосин.

Рассказ Зайцева был гораздо проще. Он сказал, что работал поваром в общежитии учеников-летчиков Московской школы; когда сформировался отряд, его заставили поехать с этим отрядом.

Не знаю, поверил ли нам кто-нибудь, но единственным результатом было то, что кулачье снова набросилось на нас, несмотря на сопротивление конвоя, с криками: «Бей их! Комиссары!» И озверевшие бандиты, возбуждаемые криками, бросились нас избивать: «Убить их! Выпустить им кишки! Утопить их, как котят!» Нас связали и потащили к пруду…